Банда 2

Когда-нибудь потом, в спокойной обстановке, она подумает о том, что вот в таком же сжатом и беспомощном положении живут все люди в этом городе, в стране России. Они могут страдать, умирать от ножа или голода, от безденежья, произвола властей или произвола местной банды, никто не сможет им помочь, да и вряд ли кто захочет помочь. И самые близкие люди, спрашивая о делах и здоровье, улыбаясь и раскланиваясь, будут проходить мимо — они не в состоянии выручить из беды, в которой сами погибают годами. А, лифт, подумает когда-нибудь Вика, лифт — далеко не самое страшное, он просто поярче, потому что самые жуткие минуты года или жизни здесь оказались сжатыми до предела.

Что-то кричал ей в лицо Амон, тыкаясь в нее налившимся кровью членом, ухмылялся мертвой ухмылкой, чем-то грозил и о чем-то предупреждал — она не слышала. Закусив губу, она смотрела вверх, в тусклую грязную лампочку с торчащими проводами и болтающейся изоляцией. Она впала в какое-то оцепенение и словно сама не понимала, что происходит. Природа словно решила ее оградить от слишком жестоких впечатлений и отключила сознание настолько, что потом, спустя несколько дней. Вика с трудом будет вспоминать происшедшее, да и то далеко не все подробности.

Она очнулась, услышав грохот чьих-то каблуков в железную дверь. И лишь тогда замолчала. Оказывается, она все это время кричала, чтобы не слышать ничего, что говорил Амон. Отвернувшись лицом в угол кабины она, не переставая, кричала, и теперь уже на всех этажах люди осторожно выглядывали из дверей, а самые отважные вышли из квартир и колотили ногами в железные двери лифта. Вся шахта грохотала и гудела, как одна большая труба, и этого гула не вынес Амон. Он задернул молнию на ширинке, поднял тусклый, неживой взгляд на Вику.

— Час, поняла? У меня еще есть час, пока эти кретины смогут добраться сюда.

— Козел!

— Не надо обижать, соседка... Я обидчивый. Скажи своему хахалю, что я на него обижаюсь.

— Сам скажи! Или очко играет?!

— И сам скажу. И он, — Амон похлопал ладонью по выпирающей ширинке, — тоже обидчивый.

— Вот и обижайтесь! Расскажите друг другу про свои обиды, поплачьте вместе...

Амон улыбнулся, показав крепкие желтоватые зубы.

— Он поплачет вместе с тобой, красавица... О, сколько будет у него сладких слез!

— Держи карман шире! — почувствовав, что Амон оставил свою затею, Вика оттолкнула его от пульта и нажала кнопку девятого этажа. Лифт вздрогнул, что-то в нем дернулось, напряглось, скрипнули стальные канаты и кабина, резко рванув с места, пошла вверх. На девятом этаже выйти Вика не смогла — на пути стоял Амон.

— Уйди, козел!

— Уйду... Но помни и готовься.

— К чему?

— Не поняла?

— Нет.

— Все равно отсосешь, — прошипел он ей на ухо. — И не раз.

— Козел вонючий! — и с силой отодвинув его в сторону, она выскочила из кабины, придерживая разорванное на груди платье. Вика подбежала к своей двери, нашла в сумочке ключ, открыла дверь и быстро проскользнула внутрь квартиры. Дверь она быстро захлопнула за собой. И только тогда разревелась, не раздеваясь упав на громадное свое лежбище. — Козел, — сквозь слезы проговорила она. Но теперь имела в виду Андрея.

* * *

Под вечер, потолкавшись по улицам, Пафнутьев забрел в городскую больницу. Овсов оказался на месте — сидел в выгороженном шкафами углу и смотрел старенький черно-белый телевизор. Достался он Овсову совершенно бесплатно — клиент расщедрился, привез из дому, поскольку девать этот ящик было некуда. Нога, которая по всем законам жизни и смерти должна была остаться в стылых подвалах больницы, в общей куче непригодных человеческих деталей, сохранилась при нем. Она, правда, не очень хорошо сгибалась, ее приходилось подволакивать, но это была его, родная, хорошо знакомая нога. Вот он, подволакивая эту ногу, и приволок телевизор.

— А! — обрадовался Овсов. — Пришел все-таки... Ну и молодец!

— А я иду мимо, дай, думаю, зайду... Вдруг кстати окажусь, вдруг не прогонят, — Пафнутьев основательно уселся на низенькую кушетку.