Банда 2

У редактора городской газеты оказалась невероятно потрепанная физиономия, просто на удивление потрепанная. У него, правда, сохранился живой блеск глаз, подтянутая, даже тощеватая фигура, оживленные, свободные манеры, но физиономия... Фамилия у редактора была — Цыкин. Короткая, броская, хотя и не слишком благозвучная. Таилось в ее звучании какое-то скрытое пренебрежение к человеку, который коротал век с таким вот прозвищем. Да, она напоминала прозвище. Это фамилия скорее для фельетониста, репортера уголовной хроники или половых скандалов, а уж никак не для главного редактора.

Пафнутьева Цыкин принял охотно, даже с радостью, словно тот избавил его от необходимости выполнять какую-то постылую обязанность. Он провел следователя в свой кабинет, усадил за стол, задернул штору, чтобы было уютнее дорогому гостю. Пафнутьев все эти знаки внимания принимал снисходительно, как бы в полной уверенности, что их заслуживает. Он понимал редактора, он вообще хорошо понимал таких людей. Был когда-то юный, шустрый парнишка с повышенным, но здоровым тщеславием, который соблазнился журналистикой, насмотревшись фильмов об этой профессии, наслушавшись рассказов и песен. Это и в самом деле прекрасно — трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете. Опять же с лейкой и блокнотом, а то и с пулеметом первому врываться в города... Но что делать, истинные редакционные будни оказались не столь ярко окрашенными, они нередко оказывались попросту унылыми, как и всякие другие будни. К тому же появились и невоспетые в песнях обстоятельства — гонорар надо обмыть, с героем очерка неплохо бы выпить, иначе его не разговоришь, а у друзей-товарищей тоже всегда находилось достаточно поводов, чтобы опрокинуть рюмку-другую. Если же и редактор соглашается с тобой чокнуться, то вообще жизнь можно считать удавшейся.

Девушки, вьющиеся вокруг редакции, тоже были достаточно раскованными, жизнелюбивыми, отчаянными в поступках и решениях. И постепенно наш юноша вошел в эту жизнь, принял ее и полюбил настолько, что уже не представлял себе, чем еще можно заниматься, какое еще занятие можно найти столь же достойное и увлекательное. Проносились годы, приходил опыт, от больших и шумных скандалов судьба его хранила, а что касается небольших конфузов — перепутанная фамилия, ночевка в вытрезвителе, командировочное недоразумение с гостиничной девицей, жалоба обиженного начальника, это тоже были будни, естественные и неизбежные. Старились, и уходили старшие товарищи, появлялись новые юноши и девушки, столь же восторженные, неопытные и ко всему готовые, лишь бы остаться в этих коридорах, лишь бы зацепиться в журналистике. С опытом шел и неизбежный служебный рост — литературный работник через десять лет становился спецкором, собкором, завотделом, членом редколлегии, заместителем редактора и, наконец, редактором. Физиономия к этому времени, естественно, делалась потрепанной, но это уже не смущало, к ней за годы привыкаешь и начинаешь находить даже что-то привлекательное. Манеры же оставались прежними, мальчишескими, в этом тоже был признак неувядаемой молодости, готовности с кем угодно поговорить, подружиться, отправиться хоть на северный полюс, а если таковой поездки не предвидется, то можно хотя бы в ближайшей забегаловке распить бутылку-вторую и тем самым еще раз подтвердить — не стареют настоящие журналисты.

Из высоких партийных коридоров приходили редакторы массивные, застегнутые на все пуговицы, с выпирающими животами и тройными подбородками, недоступные и спесивые, больше всего озабоченные собственной значимостью и каким-то нечеловеческим ужасом перед самой простенькой опечаткой, неувязкой, ошибкой. А Цыкин, Цыкин был другим, — состарившийся, оживленный, доброжелательный мальчик с неизрасходованным интересом к жизни, к новым людям и неугасшим желанием выпить рюмку водки с хорошим человеком.

— Слушаю вас внимательно, Павел Николаевич, — сказал Цыкин, сложив руки на столе.

Пафнутьев ответил не сразу. Была явная опасность скатиться в разговор длинный, оживленный и бестолковый, после которого в блокнот записать будет нечего, кроме разве что телефона редактора.

— Меня интересует наш новый городской магнат... Байрамов.

— О! — воскликнул редактор обрадованно. — Вы видели какой обалденный конкурс он организовал? Вчера передавали по телевидению. Никогда не думал, что в нашем городе столько красавиц! Мы решили опубликовать портреты... Во весь рост, разумеется... Все финалистки будут на страницах нашей газеты. Моя идея! На редколлегии все поддержали. Тираж разойдется мгновенно. Просто мгновенно! Большая фотография, на три колонки, краткие биографические данные, черты характера... Можно даже привести и воспоминания школьных учителей, как вы думаете?

— Неплохо, — кивнул Пафнутьев.

— Когда я увидел этих девушек вчера по телевидению... Меня гордость обуяла!

— Только гордость?

— Ну и конечно, ощущение бесконечной утраты... — лицо Цыкина сморщилось в горестной гримасе. — Я не могу, к сожалению, всем им уделить достаточно внимания, которого они заслуживают.