Банда 5 (сборник)

— Не пора ли нам познакомиться, дорогой Илья Ильич, — вслух проговорил Пафнутьев. — Имя у тебя, как ты говоришь, достаточно простое, но в то же время редкое...

Рука Пафнутьева как бы сама собой потянулась к телефону, но тут же обессиленно легла на стол — рабочий день давно закончился. Звонить можно было только по домашним телефонам, но времена нынче настали такие, что люди стали очень нервничать, когда их тревожат дома, — отключают телефоны, ставят автоответчики. Отгораживаются от жизни, умыкаются, проще говоря, прячутся. Опасаются новостей стремительных, все сминающих, все разрушающих, хотя пора бы и привыкнуть, усмехнулся Пафнутьев, пора бы и пообвыкнуться.

Но, с другой стороны, прекрасно знал он и то, что существуют целые пласты населения, которые все свои вопросы, и личные, и общественные, решают вечерними телефонными звонками. А днем, днем они только отрабатывают то, что было решено накануне, во время полуночных перезвонов.

Единственный, кому решился позвонить Пафнутьев, это Андрей. Трубку долго не поднимали. В полном недоумении он уже хотел положить ее, но наконец где-то что-то щелкнуло и он услышал знакомый голос:

— Да, слушаю.

— Андрей? Спал?

— Почти.

— Ладно. Слушай. Есть такой человек, Илья Ильич Огородников. Вроде адвокат. Не возбуждая паники в городе, постарайся узнать, что за птица, добро?

— Записал. Илья Ильич Огородников. Адвокат. Значит, завтра буду после обеда.

— Давай, — сказал Пафнутьев и положил трубку. Не понравился ему Андрей, какой-то он был не то удрученный, не то подавленный. Трубку опять же долго не поднимал... Не все у них с Надей ладно, не все, вздохнул Пафнутьев. А ведь иначе и быть не могло, вдруг открылось ему, иначе и быть не могло. Оба они, и Андрей, и Надя, — люди с потревоженной психикой, если можно так сказать. У него девушка застрелилась, Надя сама застрелила отца своего ребенка... Какая может быть безоблачность, какая беззаботность, если у каждого за спиной труп маячит...

«Вмешивается, вмешивается криминальная жизнь в личную и влияет на нее самым пагубным и необратимым образом», — про себя проговорил Пафнутьев и даже восхитился, как у него складно да ловко сложились эти слова.

* * *

Андрей положил трубку, да так и остался сидеть возле телефона в прихожей. Он вдруг поймал себя на странном желании — не хотелось ему возвращаться в комнату, подходить к Наде, видеть ее, о чем-то с ней говорить. Последнее время все эти простые и естественные поступки начали обрастать какой-то тяжестью, подневольностью. Вот он что-то говорит Наде, важное для него, интересное, и видит, видит, что она попросту его не слышит. Замолкнув на полуслове, он отходит, и говорить ему что-то после этого не хочется. А она, спохватившись, вернувшись из каких-то своих дальних мысленных странствий, может легко и свободно, без напряжения повторить все его последние слова — дескать, слушаю тебя, Андрюша, дескать, внимательно жду продолжения, Андрюша, что же ты, Андрюша, замолчал?

Но не слушала она его и не слышала. А повторить только что прозвучавшие слова несложно, звуковое эхо еще некоторое время гуляет в сознании. С ним это случалось в троллейбусе. К примеру, едет он, задумавшись, и вдруг вспоминает, что на этой вот остановке или на следующей ему надо выходить. И в сознании, как по какой-то команде, звучат слова, которые минуту назад произнес в динамики водитель.

— Пафнутьев звонил? — спросила Надя из комнаты.

— Да. Он.

— Что на этот раз?

Возможно, она и сама не сознавала, насколько чуждым, если не сказать издевательским, был этот вроде бы такой невинный вопрос. Дескать, что с него взять, с Пафнутьева, дескать, что с тебя, Андрюша, взять? Такие уж вы люди, ни о чем действительно важном, волнующем поговорить не можете. И интересы у вас не меняются годами, и разговоры идут такие, что можно на год отлучиться, а вернувшись, тут же сказать нечто волне уместное. А если на этот раз в вашем разговоре что-то новое, то это лишь способ, каким кто-то кого-то убил, расчленил, фамилия может измениться, название улицы или время суток. А суть, суть остается одна. И даже в том, что Надя вот так просто, не сомневаясь, спросила, не Пафнутьев ли звонил, Андрей почувствовал уязвленность. Конечно, Пафнутьев звонил, кто же еще может позвонить тебе, Андрюша, этим приятным вечерком?

— На этот раз Пафнутьева интересует человек, которого зовут Илья Ильич Огородников.

— Конечно, — кивнула Надя, и Андрей, не выходя из прихожей, не поднимаясь от телефона, увидел ее снисходительную улыбку. — Кто же еще может заинтересовать Павла Николаевича... Отпетый бандюга, трижды судимый, дважды сидевший, многократно опущенный... Илья Ильич Огородников.

Андрей поднялся, медленно приблизился к двери и с удивлением уставился на Надю.

— Боже! — пробормотал он потрясенно. — Откуда ты все это знаешь?

— Общалась, когда служила у одного подонка... У папаши вот этого невинного младенца. — Она кивнула на девочку, которая возилась в детской кроватке с куклами. — С остальными судьба поступила сурово, а он, как видишь, увернулся.

— И ты знаешь, что он сидел, что он...