Банда 6

Пафнутьев продолжал разговор уже без надежды узнать что-то новое, но задавал вопросы, выслушивал ответы, чтобы привыкнуть к новости, которая опять, уже в который раз, переворачивала все его версии и догадки. И чувствовал Пафнутьев, понимал, да что там, наверняка знал: будут, будут еще загадки, будут тайны великие и непостижимые.

— Большое спасибо, — произнес, наконец, Пафнутьев в трубку. — Вы меня просветили и наставили на путь истинный. Чрезвычайно вам благодарен. Я скоро приеду. До встречи.

* * *

Худолей выслушал Пафнутьева с видом, совершенно невозмутимым и даже загадочным. Собственно, загадочность и была в его невозмутимости. Пафнутьев, рассказывал о задержании Вулыха с миллионом долларов, о звонках Шаланды, восторженных и горделивых, о том, что Объячев, оказывается, был просто обречен и травить его, протыкать спицами и расстреливать не было никакой надобности — просто вдруг одновременно многие почувствовали, что терпение их на исходе. Худолей кивал, но в кивках его была какая-то снисходительность. Дескать, если, Паша, тебе больше не о чем рассказать, то я готов выслушать и эти твои побасенки — давай, валяй, рассказывай.

— Сколько, говоришь, при нем было денег? — скучающе спросил Худолей, высматривая что-то за окном.

— Миллион.

— Естественно, долларов?

— Долларов, — кивнул Пафнутьев, пытаясь понять — что происходит с его экспертом?

— Надо же, — беззаботно удивился Худолей. — Большие деньги. Неужели можно столько заработать на строительстве домов? Мне кажется, что столько заработать на строительстве домов трудно. Как ты, Паша, думаешь?

— Согласен с тобой, — Пафнутьев все больше настораживался, глядя на Худолея, на его легковесную манеру разговора — так бывало, когда эксперт находил нечто настолько неожиданное, переворачивающее ход следствия, что все остальные находки попросту меркли и теряли смысл.

— Я вот думаю, что милиционеры, которые задержали Вулыха, поступили не совсем разумно. А если говорить откровенно и называть вещи своими именами, то они поступили так глупо, так глупо, что никогда в жизни поступить глупее им уже не удастся.

— Это в каком же смысле?

— Они должны были оставить Вулыху сто тысяч, а остальные поделить между собой. И жили бы в лучших домах, их дети учились бы в английских институтах, жены ходили бы в греческих шубах, а сами они попивали бы пивко на Канарских, Багамских, Фолклендских и прочих островах. А вместо всего этого получат запись фиолетовыми чернилами, скрепленную опять же фиолетовой печатью.

— Какую запись? — не понял Пафнутьев.

— В трудовой книжке. Спасибо, дескать, вы славные ребята, и мы очень вами гордимся.

— Я спросил у Шаланды о том же... Там действительно вышла накладка... Когда ребята задержали Вулыха и доставили в отделение, они не знали, что у него в сумке. Сумку вскрыли уже в кабинете начальника. Вокруг стола собралось все отделение, включая дежурного, водителя и секретаршу. Человек семь, не меньше.

— Если бы они этот миллион поделили на семь человек, все те прелести красивой жизни, о которых я только что говорил, стали бы доступны всем семерым.

— Невозможно, — вздохнул Пафнутьев. — Это уже было невозможно.

— Почему?! — наконец, в голосе Худолея прорвались какие-то живые нотки.

— Обязательно произошла бы утечка информации. Втроем — Вулых и два милиционера... Все было возможно. Но когда их стало семеро... Исключено. Обязательно произошла бы утечка. Кто-то что-то ляпнул бы по пьянке, шуба у одной жены неизбежно бы оказалась лучше, чем шуба у другой жены, Багамские острова в чем-то превосходили бы Канарские... Печально, но это так.

— Возможно, ты прав, Паша, — с обидным безразличием проговорил Худолей. Пафнутьев остро почувствовал, что безразличие это касается не только миллиона долларов, но затрагивает вообще все, что говорил Пафнутьев.

— Ну, давай уж, не тяни... Что там у тебя?

— А что, Паша, ты хочешь от меня услышать? — невинно спросил Худолей.

— Я хочу знать имя, фамилию и отчество убийцы.

— Ты слишком много хочешь, Паша. Так нельзя. Это алчность.

— И ты совсем-совсем ничего не можешь мне сказать? — удивился Пафнутьев.

— Ну, почему же, — спохватился Худолей. — И сказать могу, показать, и суждения высказать, неглупые, между прочим, суждения о нашем с тобой расследовании. Пошли, Паша, — Худолей поднялся, с некоторой церемонностью одернул пиджак и, вскинув голову, направился к лестнице в подвал. У первой ступеньки он оглянулся, подождал поотставшего Пафнутьева. — Прошу ничему не удивляться, все воспринимать спокойно и с достоинством.

— И с меня ничего не причитается? — удивился Пафнутьев.

— Это особый разговор. Подобная тема не терпит спешки, суеты, скороговорки.