Банда

— Шиш с маслом! Ничего не скажу! Только в последний момент. А то будешь думать, переживать, маяться.. Не надо. Потом. А сейчас, — он вскочил, обежал вокруг небольшого стола, накрытого старой льняной шторой и, взяв Свету на руки, отнес в угол, где стояла большая деревянная кровать с необъятной периной и множеством подушек. — Света, послушай, что я тебе скажу... Я тебе такое скажу, такое скажу, что просто обалдеешь! Их всех не существует! Их нет. Это мы их придумали, потому что пошел дождь, потому что небо затянуло тучами, скрылось солнце и мы не смогли пойти за грибами, поняла? Дура ты, дура! Они нам придумались только потому, что у нас плохое настроение. А будет хорошее настроение, и мы придумаем других людей — веселых, щедрых! Придумаем другой город, море придумаем, пляж и киоск с мороженым! А вот сию секунду, прямо не сходя с места, я придумаю рыжие твои волосы, руки, губы, которыми ты собиралась меня целовать, и все остальное, о чем я даже подумать боюсь, но все-таки думаю, каждый день думаю и каждую минуту! Но для всего этого придется сделать одну вещь, — проговорил он с неожиданной грустью.

— Какую? — она в полумраке попыталась рассмотреть его лицо.

— Слушай, на тебе столько всего понадето, столько понапялено... Как ты только передвигаешься?

— Несчастный! Думаешь, на тебе меньше?! Да ты же весь в ремнях, в железных пуговицах, кнопках, молниях!

— Рокер потому что, — серьезно ответил Андрей. — Положено.

— Сейчас я покажу, что положено, а что не положено... Знаем мы вашего брата рокера, — и Света сосредоточенно принялась расстегивать на его рубашке одну пуговицу за другой. — Сам чего без дела лежишь? Видишь, не могу до своей молнии дотянуться...

— Слышишь, как дождь шумит?

— Это не дождь... Это ш-шепот хорош-шенькой, рыж-женькой девуш-шки, — прошептала Света на ухо Андрею.

* * *

"Мерседес” мягко вполз в распахнутые ворота и остановился посредине двора. Андрей с Махначом перебирали мотор, Феклисов, покряхтывая, зачищал жигулевское крыло перед покраской, Подгайцев, поглядывая на них из окна конторки, трепался по телефону, получая от этого какое-то больное наслаждение. Он полулежал на кушетке, закинув ногу на ногу, в руке дымилась сигаретка, говорил медленно, с придыханиями. Его узко поставленные глазки время от времени закрывались, словно бы от сладкой истомы, а когда он открывал их, то с преувеличенным вниманием рассматривал носок стоптанного туфля, пепел, готовый вот-вот сорваться с сигареты, телефонный диск, который давно бы не мешало протереть.

— Кончай трепаться, — сказал Заварзин, входя. Он взял у Подгайцева трубку и положил ее на рычаги.

— Что ты сделал?! — вскричал Подгайцев. — Важный разговор, не видишь!

— Важные разговоры не ведут лежа. Важные разговоры не могут продолжаться больше минуты. Важные разговоры нельзя вести, засыпая и просыпаясь. Заткнись, Михей. Я пять минут стоял за дверью и слушал твой маразм. Впрочем, иногда он мне напоминал оргазм.

— Я говорил с женщиной, Саша!

— Стонать по телефону — это извращение. В постели стонать надо, даже если тебе этого и не хочется. А по телефону с женщиной можно обсуждать только три вопроса — где, когда и сколько. Где ты ее оседлаешь, когда это произойдет и сколько она за это запросит.

— С женщиной о деньгах, Саша — это так пошло! — Подгайцев все еще обижался.

— Ты кретин, Михей! Разве я что-нибудь сказал о деньгах? Сколько — это количество алых роз, которые ты ей вручишь. Сколько бутылок шампанского вам понадобится на ночь. Сколько аметистов в ожерелье, которое ты для нее уже купил. Не спорь, Михей. Ты в этом слаб. В чем-то другом ты, возможно, сильнее, но здесь... Собирай своих охламонов, буду зарплату выдавать.

— Это другое дело! Так бы и сказал! — Подгайцев так шустро мотанулся по коридору, что его длинные волосы некоторое время развевались, не успевая упасть на плечи. — Орлы! — заорал Подгайцев во дворе. — Кончай работу! Начальство деньги выдавать будет!

Наскоро ополоснув руки, все собрались в конторке. Сам Заварзин светлым праздничным пятном возвышался за столом, который Подгайцев успел застелить старой газетой.

— Ну что, мастера... Славно поработали, славно заработали, — Заварзин вынул из бокового кармана пиджака новую пачку тысячерублевок, развернул ведомость, положил на нее шариковую ручку. — Начнем! Андрей, подходи! — Заварзин отсчитал пять бумажек, сдвинул их на край стола.

Андрей взял деньги и положил их в карман. Расписался. В ведомости стояло около десятка фамилий, хотя их всех вместе с Заварзиным и Подгайцевым было вдвое меньше.

— Что-то многовато нас здесь, — проговорил он удивленно.

— Так надо, — негромко ответил Заварзин.