Банда беспалых [сборник]

– Это хорошо, что тебе моя болтовня не мешает. А то бывает и так: одному языком почесать сил нет как хочется, а второй в тишине побыть мечтает. Сойдутся противоположности и маются друг с дружкой. Жуть какая. Я бы молчуном быть не смог. Мне поболтать, что другому хмельного напиться. Я, правда, хмельное тоже жутко уважаю. При случае рюмочку-другую пропустить не отказываюсь. Там, в шалашике, под топчаном бутылочку держу. Когда полную, а когда пустую. Припрячу до лучших времен, потом спиртиком разживусь, разведу и прихлебываю, чтоб скучно не было. Ну, ведь ничего же страшного, верно?

Пока старик болтал про спиртное, дошли до шалаша. Внутрь вошли оба. Старик сразу к топчану побежал, пошарил рукой по полу, достал початую бутылку водки, свинтил крышу и сделал три больших глотка. Умет наблюдал за ним с явным осуждением. Старик смутился, протянул ему бутылку, но он брезгливо поморщился и покачал головой, отказываясь от предложения.

– Не уважаешь, – догадался старик. – Может, и правильно. Водка до добра не доводит. Да я ж для сугреву, чтобы простуду не подхватить.

– И часто ты от простуды лечишься? – начиная заводиться, спросил Умет.

– Когда как, – не предполагая в вопросе подвоха, честно признался старик. – Когда два раза в день, когда один. Иной раз целый день лечусь, если оказия на дешевый спирт выпадет. А ты, значит, вообще не пьешь?

– Не пью и тебе не советую, – заявил Умет. – Алкоголики народ пустой. Никчемный и никому не нужный.

– Эт чтой-то ты нас в нелюди записал? – Старик быстро захмелел, спиртное ударило в голову, а от этого и осмелел. – Мы люди свободные, но не беспредельные. Других не обижаем, людей не обкрадываем, а что пьем, так об этом еще Высоцкий пел, мол, «гадость пьют из экономии, хоть поутру, да на свои». Слыхал такую песню?

– Решил свое пьянство песней оправдать? – Умет злился все сильнее.

– Почему пьянство? В Америке вон вся страна с полудня квасить начинает, и у них это зазорным не считается, – принялся возражать старик. – Может, я в душе американец? Может, даже негр какой, только сам об этом не знаю. И деньги я силком ни у кого не отбираю, и у семьи на шее не сижу. А то, что к бутылочке прикладываюсь, так это от тоски. В этом ведь ничего страшного, верно?

– А вот тут ты ошибаешься, старик, – глухо произнес Умет и достал нож.

Вид ножа пробудил в старике воспоминания. Он вспомнил, как увидел Умета в прогале меж деревьев с ножом в руке и пустым взглядом амебы. Вспомнил падение и купание в реке и даже то, как Умет пинал его во время полета. Кожа его за секунду приобрела сероватый оттенок, так быстро кровь отлила от лица. Губы затряслись, и из глаз покатились слезы. Крупные, размером с горошину, они скатывались по щекам, сливаясь на подбородке в настоящий ручей. В Умете слезы старика вызвали отвращение, которое напрочь затопило прежнюю жалость.

– Сынок, не надо, – проблеял старик. – Не делай этого, сынок!

Но Умет его уже не слышал. Лезвие ножа поднялось над головой и через секунду опустилось, вонзаясь в тщедушную плоть. Кровь брызнула во все стороны, запачкав стены самодельного шалаша. Старик вскрикнул, дернулся, надеясь убежать, но было поздно. Умет прижал его к стене и начал наносить один удар за другим, вслух ведя отсчет.

– Один, два, три, – механическим голосом произносил он, вонзая нож в живот, в грудь, в плечи старика. – Девять, десять… – С каждым ударом тело старика становилось все слабее, но он еще держался. Вернее, твердая рука Умета удерживала его от падения. – Двадцать три, двадцать четыре…

Старик давно умер, глаза заволокло пеленой, руки безвольно повисли вдоль туловища, а Умет продолжал резать. Кровь старика окрасила его руки, забрызгала лицо и волосы. Умет с остервенением кромсал тело так, как никогда раньше.

– Пятьдесят четыре, пятьдесят пять… – Рука устала, пальцы соскальзывали с намокшей рукоятки, а он продолжал считать. – Шестьдесят один, шестьдесят два…

– Шестьдесят три, – раздалось за его спиной, но он не оглянулся. И так знал, кто стоит на пороге и наблюдает за ним.

– Шестьдесят четыре, – произнес Умет, выронил нож и рухнул на окровавленный пол. Оставшееся без поддержки тело старика повалилось следом. Умет едва успел отползти в сторону, чтобы не оказаться погребенным под грудой мяса, в которую он превратил несчастного бомжа.

– Вижу, у тебя все получилось. – Голос Аластара доносился откуда-то издалека. – Молодец, Умет, все-таки я в тебе не ошибся.

Это было последнее, что дошло до слуха Умета. Глаза его закатились, дыхание сбилось, и он потерял сознание.

Известие о новом убийстве застало Гурова и Крячко в спальном районе Тихвина, куда они выехали по наводке одного из информаторов тихвинских оперов. Тот позвонил и сообщил, что видел парней, которых ищут опера с Петровки, и предполагает, где те могли остановиться. По приметам все совпадало, поэтому Гуров и Крячко выехали немедленно. Квартира, на которую указал информатор, располагалась на втором этаже двухэтажного многоквартирного дома и имела два выхода.