Банда гиньолей

Под влиянием чар я уже не слишком хорошо соображал… Место, обстановка… Подняться на борт, едва ли различая что-либо явственно?.. Куда подевался мой здравый смысл, даже то малое, что оставалось от него?.. Почти ослепший, я стоял под бортом корабля и готов был облобызать его обшивку, его зловонные пушечные порты, все это дерьмо: шкоты, скрипучие шкивы и прочее барахло, огромный котлище на жаровне — всю похлебку, все крысиное варево выхлебал бы!.. Фарандолы вокруг корабля… пляшущий, лепечущий плеск мелких волн, набегавших со стороны воды на его толстое угрюмое пузо… И этого я тоже похлебал бы!.. Великая моя любовь! Как мне нравился этот свистящий напев — песня бризов, плененных макушками мачт, плавно летящая на высоких звуках — тончайшие иглы в снастях, кружева, переброшенные от реи к рее… Мне переноситься бы сейчас бестрепетно от лазури к лазури!..

Слишком многого мне хотелось, душа моя растворялась…

Однако Состен вернул меня к действительности:

— Ну же, давай!

Он вырвал меня из плена чар:

— Жовиль! Шкипер Жовиль!

— Is it you, man? — обратился я к шкиперу.

— Yea, my dear! Yea! Да! Да!

Ответил, точно рыгая.

Он свесился через фальшьборт так низко, что его ряха едва не уткнулась в нас.

— Yea!

Во рту у него оставалось всего три зуба. Он еще больше вытянул свою страусиную шею, чтобы получше нас разглядеть. Я продолжал твердить:

— Жовиль?.. Жовиль?..

— Yea!.. Yea!..

Только это и слышно было. Еще одна крысиная рожа возникла над фальшбортом, как раз над нами, но этот помалкивал — власть была у другого… Оба отхаркивались и сплевывали прямо у самых наших ног… Как они гоготали, когда я отбежал! Залопотали между собой на тарабарском наречии, издавал горловые звуки, точно икая, то нараспев, а то как бы гундося… Состен решил, что это шведский язык… По временам они словно пускали пузыри на рыбий лад. Вроде смахивало на английский, только не такой бойкий, не такой резвый, скорее с утиным, чем с канареечным уклоном…

— Roar!.. Roar!.. — рыгнули они в один голос: их посетила мысль.

— What you want? — спросил Жовиль наконец.

Я сделал ему знак, что все трое мы желаем уплыть… One!.. Two!.. Three!..

Он снова загоготал, а вместе с ним — и весь экипаж. Таких тумаков друг другу отвешивали, что впору быка свалить.

— Come on!

Как же они потешались надо мной! Я запинался, спотыкался: все завалено, теснота — сам черт ногу сломит… Да и к трапу никак не подступиться. Раз пятнадцать-двадцать меня едва не накрыло обвалившимися балками — они сыпались, кувыркаясь, отовсюду обрушивались огромные кучи, просто темнело в глазах… Стрелы, плоты, торчащие бушприты, необъятные сетки с товаром, повисшие в воздухе ящики, диковинные цацки, пестрое барахло, и даже рояли для тропических стран… все это добро скрежетало, валилось кувырком в трюмы, раскачивалось, летело вниз, грохалось обо что-то… Ба-бах… Шарахаясь от матюгов, я добрался наконец до Жовиля, подошел к нему вплотную, а он на меня — ноль внимания. Влез на бочку, возвышаясь над всеми, и рычал распоряжения в сторону мачт, кабестанов, орал на матросов, которые волокли сложенные в бухты канаты, качались на снастях, орудовали блоками, повисали в вышине на вантах, хватая, ловя хлопающий на ветру парус…

— Рыскает! Бери на гитовы! И-эх! Ойе! И-эх! Ойе! Взялись!

Парус надувается, щелкает, полощется — крепкий бриз!.. Десяток-полтора морячков хватают рею, с кряхтением тужатся. Бизань-мачта подается, поворачивается то к бакборту, то к штирборту… парус обреченно поникает, валится кучей на палубу, оседает… Огромная лепешка… Матросы, торопясь, кинулись к ней с ропотом… Страшный гвалт… Вся вахта бросилась туда, шлепнулась ничком и, повинуясь приказу «Kiop! Kiop!», принялась скатывать парусину как можно туже. Жовиль, стоя на своей бочке, мерно выкрикивал: «Kiop! Kiop!»… Тридцать или пятьдесят матросов изо всех сил скатывали жесткую ткань, разглаживали огромные складки на ней, разминали, скручивали…

— Oh ye, ye!

Навалились, закряхтели с воплем «Kiop!.. Kiop!»… Умять, еще туже скатать в рулон, чтобы образовалась на палубе гигантская, ослепительно белая фигура вроде колбасы. Ну вот, получилось! Плотно свернули!.. В восторге от своей глотки, Жовиль сцепил руки над головой: чемпион-победитель!

— Come on! — подозвал он меня. — Come on! What you want?

Чего я хочу? Вспомнил обо мне…

— Go to La Plata!

Никаких колебаний, объявил ясно и четко: хотим взойти на борт без промедления — Состен, Вирджиния, и я сам — не теряя ни минуты… Мне хотелось бы потолковать с ним совсем уже доверительно. Я приподнялся на цыпочки, он наклонился, пыхтя. Надо было бы пошептаться на ушко… Мы с трудом понимали друг друга из-за шума и из-за его английского — в нем и заключалась главная причина, это я мог сказать наверняка. Понять его было просто невозможно. На каждом слове Жовиль икал, сопел, отхаркивался, все начинал сначала — этому не видно было конца… Он вынул трубку изо рта.