Банда гиньолей

Так это он, благодетель! Курам на смех! Мы усомнимся, гарпия зловредная, дергунчик паршивый!

Пришлось начинать все сызнова. Но, в конечном счете, с колдовскими чарами, с этой пляской Гоа ничего не получилось. Он хрустел своими старыми костями, обливался потом, дышал как загнанный конь, трясся, точно припадочный… а толку никакого. Чарами и не пахло! Он просто бесился, готов был кусаться. Полный провал, но он уперся — и все тут!

— Погоди, взгляну!

Снова схватил книгу. Я зеваю… Бьет четыре часа. У него новое, которое уже по счету озарение!

— Послушай, мне нужен ритм 27, ритм Панды Вулии! Это нечто! Храм Коростен! Ну, представляешь? Я приближаюсь из дальнего конца… Голова у меня вымазана сажей, черная! Ты меня не сразу узнаешь! Стуком по меди изображаешь испуг! Жуткий испуг! Колотишь как сумасшедший! Страх безумный! Буря ужаса!.. Я иду к тебе, намереваясь задушить тебя, а ты меня целуешь, хлопаешь в ладони от радости — я исполнил твое желание, ты добивался этого целый год! Я намереваюсь оглушить тебя!.. Но ты-то, понятное дело, премного доволен! Ты-то воображаешь, что я согласен, что я исполнил твою просьбу! Комедия! Пошел-ка ты в задницу, раздолбай! Смотри! Тычет в книгу.

— Рисунок 27. Видишь позы, мимику, пластику, плутовские проделки?.. Погляди хорошенько! Видишь? Я не нуждаюсь в твоей жертве, презираю твою плоть! Ты мне не нужен! Не желаю твоего запаха! Твоя душа мне тоже без надобности! Видишь, как я гнушаюсь тобой?

На рисунке 27 все так и было, замечательно было видно.

— Вот когда начинается великолепие! Ты извиваешься… из кожи вон лезешь… ты хочешь втянуть меня! Тебе хочется, чтобы я любой ценой принял тебя! Я — Дух храма Коростен! Мне не нужно твое тело, я желаю лишь твоего блага — в этом-то и заключен смысл пантомимы! Я пляшу вокруг твоего тела, завораживаю тебя… но ты нечист для меня! Двенадцать вращений слева направо, в направлении движения луны. Крутись-вертись до туалетного столика. Словом, полный оборот вокруг, так сказать, храма. Ты плачешь оттого, что я не хочу принести тебя в жертву. Ты катаешься по полу, умоляешь, подставляешь мне шею… вот так!

Показывает.

— Чтобы вызвать во мне чувство ревности, ты призываешь себе на выручку беса-птицу Уандора и аккомпанируешь мне на шесть тактов. Главное, музыка! Начинаешь вилкой — тук, тук, тик!.. Потом ложкой — так, так, так! Затем три бульканья — будь, будь, будь! Действуй! Начинаешь резко, затем становишься вкрадчив в расчете на Уандора. Уандор появляется с другой стороны, но ты к этому не готов, для тебя это неожиданность…

Описание было напечатано в «Веге» червоными буквами, значками санскрита. Он произносил по слогам слово за словом — видимо, не слишком хорошо умел читать на этом языке. Рисунки были дивно хороши. Птицеобразный Уандор изрыгал пламя, сине-зеленые его крыла распростерлись на две страницы в полный разворот… Сказочная птица!

— Я научу вас санскриту, молокосос. Так будет намного удобнее.

— Это вы можете сказать, господин Состен! Он переводил по мере надобности.

Весьма причудливые корчи я должен был изображать, притом незамедлительно. Он очень настаивал: первоначально я изображаю любезность, потом мольбу, а в заключение — сладострастие… Ну, за работу, палочка!.. Так называемый Уандор украдкой подбирался по коридору… На корточках, на концах крыл, исподволь. Надо же произвести впечатление! Завернувшись в холстину, он собирался застигнуть меня врасплох… Я ахаю и охаю — такая неожиданность! — и сразу принимаюсь колотить — полный ритм во всю силу по кроватным стойкам, по пружинному матрасу, по стулу… И вот он кинулся, устремился, завертелся вокруг кроватей. Ни дать ни взять, бесы во плоти, точно сошедшие с гравюр. Он корчит мне рожи. Глядим друг другу в глаза. Лопнуть можно со смеху! Я прыснул… и прыснул в такт. Он просто взбеленился: все придется начинать заново, и по моей вине… Он в очередной раз выскакивает в коридор… Вот так разбег! Могучий порыв — и он взмывает в воздух. Точно взмахом крыльев переносится через обе кровати… и обрушивается — бабах! — на спину… Грохот, точно он свинцом налитой, а между тем не так уж и тяжел. Всю спальню тряхнуло. От боли он взвыл не своим голосом, жестоко ушибся. Похоже, спину себе повредил.

— Ох, Фердинанд! Ох, Фердинанд! Он мой, мой! Он у меня в руках, Фердинанд!

Ликование.

— В каком смысле твой?

— Я ощущаю его! Ощущаю!

Его корчит, катает по ковру. Он колотит руками, ногами, его мохнатое пузо ходит ходуном… То ввалится, то вспухнет, вздуется… Раздается пыхтение… Бурдюк, козий мех от волынки… Новый взрыв ликования:

— Он мой! Он мой!

Просто сам не свой:

— Я ощущаю его, ощущаю!

На губах у него пузырится пена, он рычит, взлаивает, точно пес. Вновь раздаются причитания:

— Он мой! Он у меня в руках, Фердинанд!

А сам тужится в немыслимом напряжении сил… Точно в самого себя уперся. Своротить себя во что бы то ни стало. С нечеловеческими усилиями он борется с собой посреди спальни, словно схватившись с великаном… Картина потрясающая!

Он исходит криком:

— Он мой, я держу его! Просто не по себе делается. Я его ободряю:

— Давай, давай!