Банда поджигателей, или Бандиты из Оржера

— О чем ты, Главарь? — со смехом спросила разбойница, разглядывая себя в ручном зеркальце в роскошной оправе.

— А волосы? О них-то ты и не подумала, долговязая вертихвостка!

— И то правда! Мне надо сделать мужскую прическу.

— Так ты никогда не кончишь с переодеванием.

— Так что же делать?

— Сейчас мы вместе с Рыжим поможем тебе убрать волосы.

— О, как вы любезны, Главарь! — кокетливо ответила девушка. — Я даже готова поцеловать вас!

— Нет, ради меня не стоит идти на такие жертвы. Запиши этот поцелуй на счет своего дружка и воздай ему полной мерой, после того как Кюре из Оборванцев вас поженит. А может, и раньше, если ты торопишься выдать ему аванс.

— Это будет зависеть от того, сколько удовольствия я получу, перерезав глотку какому-нибудь болвану.

С ловкостью, доказывавшей, что в те времена у большинства мужчин входило в привычку оказывать друг другу подобные услуги, Главарь и его лейтенант быстро причесали высокую красавицу. Затем Рыжий из Оно, который, как подобает настоящему щеголю, всегда носил в кармане коробочку с пудрой и пуховку, осыпал душистым белым порошком густую черную шевелюру и аккуратно уложил локоны с ловкостью заправского парикмахера.

Завершив туалет, Дылда Мари повязала на шею платок модным в то время «национальным» узлом, надела шляпу с трехцветной лентой и покраснела от удовольствия, когда трое мужчин разом воскликнули:

— О! Что за прелесть этот разбойничек!

— Он будет работать ножом почище любого мужчины, — с жестоким смехом отозвалась она.

Было девять часов вечера.

ГЛАВА 9

Возле деревушки Уазон пролегали три ведущие на восток дороги, в любое время года почти непригодные для езды. Одна вела к ферме и замку Амуа, вторая — на ферму Кулю, а третья, самая плохая, та, что посередине, — к одинокой усадьбе, бесследно исчезнувшей в наши дни. Усадьба эта, расположенная в четверти лье от деревни, получила название Тупик.

Можно смело сказать, что это был образец типичного сельского жилища, сегодня благополучно канувшего в Лету[37]. Однако в начале прошлого века в таких усадьбах жило немало французских крестьян. В ней все было маленькое, в том числе и двор, обнесенный сплошным забором с одними воротами. Во дворе было полно навоза, и, чтобы попасть в дом, приходилось пробираться по чавкающей под ногами жиже. Посреди стояли навес для свиней, хлев для коровы и осла, амбар и само хозяйское жилище.

Все крытые соломой, душные и темные постройки были низенькие, покосившиеся и выглядели очень жалко. Хозяйский дом казался таким крохотным, что, глядя на него, невольно хотелось спросить, как в нем вообще могли ютиться люди. Буквально распластавшийся под растрепанной кровлей, поросшей ирисами и заячьей капустой, дом был разделен на две части — жилую комнату и спальню. В жилом помещении делалась вся работа по дому: там была и кухня, и прачечная, и пекарня, и столовая. Дверь, выходившая прямо во двор, делилась поперек на две части, и верхняя, закрывавшаяся на щеколду, днем всегда стояла открытой.

Обстановка внутри также была обычной — массивный стол, несколько грубо сколоченных ольховых стульев, выкрашенных красным, дубовый ларь, буфет с горкой, где стояли разноцветные расписные тарелки, и большие стенные часы с тяжелым медным маятником, занимавшие всю стену от верхней балки до утоптанного земляного пола. По стенам тут и там были развешаны кое-какие инструменты: печная лопатка, кочерга, маленькая кастрюлька из желтой меди, чтобы варить младенцам кашу на огне, когда вместо дров в очаге горят сухие виноградные лозы, бочарный натяг, буравы, пила с масленкой для ее смазки. В углу стояла большая тяжелая кровать, скрытая за занавесками из зеленой саржи, пожелтевшими от постоянного дыма, который упорно не желал выходить в трубу, а расползался по всей комнате.

В хижине, где всегда царил полумрак, нищета была скорее видимая, чем реальная, ибо хозяева считали необходимым во что бы то ни стало казаться бедными. Когда наступал день, свет с трудом проникал через маленькие толстые квадраты зеленоватого стекла, вставленные в единственное окошко, поэтому рассмотреть, что находилось внутри, было почти невозможно. Внутри пахло грязью, потом, сывороткой, яблоками, сыром и шафраном, отчего горожан обычно начинало тошнить, и они бежали прочь. Таково было жилище, именуемое Тупиком, где мирно и счастливо жили добрейшие старички, супруги Менаже. Обоим было уже сильно за шестьдесят.