Банда Тэккера

Дорис сердито посмотрела на его насмешливо улыбающиеся губы, потом отвернулась и склонила голову над меню. Она боялась, что слезы выступят у нее на глазах, и не хотела, чтобы он их видел. Лицо ее вспыхнуло до корней волос; Нижняя губа задрожала, и она прикусила ее.

Генри невидящим взглядом смотрел на ее склоненную голову. С минуту он ни о чем не думал. Потом, сделав над собой усилие, вернулся мыслями к Дорис. Он увидел ямочку у нее на шее, покрытую рыжевато-золотистыми волосками, и приложил палец к губам, а затем коснулся ямки.

- Ай, ай! - воскликнул он. - Вот я опять поцеловал вас.

Дорис вскинула голову. Генри все еще улыбался, но теперь улыбка была мягкая, и Дорис увидела, что глаза стали у него совсем томные от усталости. У него был вид мальчика, который любит ее невинно - как любят мать или няньку, - словно он любит ее, потому что жалеет.

- Не смейте так со мной обращаться! - вскричала Дорис вне себя. - Так, точно я пустое место. Вы не имеете права. Я знаю, что я для вас ничто, но ведь и вы для меня ничто. Не забывайте этого, мистер.

- Да неужели? - Он опять говорил насмешливо. - А я думал, мы будем, как сестры. - Потом зуд насмешки снова утих. - Я обращаюсь с вами так, сказал он, - потому, что я вас боюсь, боюсь принять вас слишком всерьез.

- Ну да, так я вам и поверила, - сказала Дорис, но ее большие продолговатые, как виноград, глаза заискрились от удовольствия.

- Правда, правда, вы полны опасности для меня, красоты и опасности. Вы захватите мою жизнь вашими губками, и я полюблю вас. А зачем мне любить вас? Какой смысл любить кого-нибудь?

- Иногда о смысле думают после. А пока проводят время.

- Да, после, чтобы дурачить самих себя. Но не нужно, не нужно... Не нужно говорить об этом. Не стану я принимать вас всерьез. Нет, вы скажите, чего ради позволю я себе влюбиться в вас? Сейчас вы славная девушка красивые глаза и прочее... вообще красивая - я так предполагаю, вынужден предполагать, ничего нельзя разглядеть... А если я полюблю вас, что вы будете для меня? Дым - и больше ничего.

- Ну, опять понесли чушь. Вы сумасшедший!

- Послушайте, - закричал Генри сердито, - это уже третий, пятый, десятый раз, что вы называете меня сумасшедшим. Может быть, вы и правы. Но теперь кончено. Нужно приниматься за дело, крошка. Закажите мне бутылочку коньяку, а я пока пойду попудрю нос.

- Но ведь это истинная правда. Вы форменный сумасшедший, я таких еще никогда не видала.

Генри встал.

- Ах, да перестаньте вы, черт побери! - пробормотал он тихо и с раздражением.

- Ну хорошо, идите, - встревоженно сказала Дорис. - А потом, пожалуйста, съешьте что-нибудь - вот увидите, вам сразу станет легче. Голос ее звучал просительно и нежно.

Когда Генри вернулся, коньяку на столе не было. Дорис ничего не заказала официанту.

- Я, кажется, не просил вас опекать меня, - сказал Генри. - К черту это! - Он подозвал официанта и сам заказал коньяк.

Официант торжественно поставил бутылку с коньяком перед Генри и блюдо с устрицами перед Дорис. Генри, откинувшись на спинку стула, пил и наблюдал за Дорис, которая лениво ковыряла вилкой в тарелке.

- Вы как будто боитесь запачкать вилку, - сказал Генри.

- Ну что вы еще скажете?

- Скажу, что не хочу, отказываюсь влюбляться в вас, вот и все.

- Что-то я не помню, чтобы я вас об этом просила, - сказала Дорис и рассмеялась.

"Она, должно быть, крепко вызубрила, как нужно держать себя за столом, - подумал Генри. - Впрочем, нет, нет, - думал он, - дело не в ней, она хорошая. Все дело в нем. Он весь вечер заставлял себя желать ее и не мог. Но это не ее вина. Это его вина. Если бы царицу Савскую внесли сейчас сюда на черной шелковой постели, он бы спросил ее: "Можешь ли ты сделать так, чтобы я уснул, царица? Можешь? Говори!" Нет, Дорис хорошая, лучше не найти, по-настоящему красивая, уж глаза-то безусловно красивые. Славная девчоночка, и ножки славные... И все же Генри не желал ее. Он старался расшевелить в себе желание. Он старался напиться так, чтобы забыть все, что хотел забыть. Он старался ухаживать за Дорис. Но ничего не помогало. Он уже ничего не мог удержать в своем мозгу, ни мыслей, ни ощущений. В этом было все дело, и он понял, что пора признать себя побежденным и сдаться. Тревога, наполнявшая его, сжигала весь алкоголь, который он вливал в себя, испепеляла все картины, которые он вызывал в своем воображении, и если бы у него был целый гарем, чтобы услаждать взоры, и музыка, чтобы нежить слух, и он возлежал бы на ложе из дев - что видел бы он перед собой? Только Фикко! Только Тэккера! Только Бэнта и Холла! И свое собственное имя во всех газетах!

Генри закрыл глаза. Одно краткое мгновение он сидел неподвижно, не думая ни о чем. Тревога вгрызалась ему в грудь. Она росла, ширилась в его груди, распирала ее и наконец с визгом кинулась на его мозг, запустила в него свои когти. Генри открыл глаза. Приподнялся на стуле.

- Дорис! - вскрикнул он. - Помогите мне!

Дорис жеманно подносила ко рту устрицу. Рот ее раскрылся, рука застыла в воздухе.