Бандитская губерния

— Аверьяном меня кличут. Архиповы мы.

— А по батюшке?

— Касьянович, — ответил мужик.

— Вот что, Аверьян Касьянович, если у вас имеются какие-либо конкретные факты, указывающие на причастность дворника Ефимки к случившемуся… происшествию, вам надлежит пойти в околоточный участок и сообщить их господину околоточному надзирателю Петухову. Он запишет их, запротоколирует и приобщит к делу. А так голословно обвинять человека в убийстве — никому не дозволительно. Это преступление, попадающее под уголовную статью о клевете. И если дворник Ефимка вдруг возьмет да и подаст на вас в суд, то суд вполне может вынести вердикт, что вы повинны в огульном или злоумышленном очернении человека, и отправить вас месяцев на шесть, а то и восемь в арестантские роты, тьфу ты, в арестантское отделение отбывать этот срок. Вам что, сильно нужна судимость?

Мужик открыл было рот, но ничего не сказал. А потом повернулся и пошел прочь, бормоча что-то себе под нос…

— Что, выпроводил его? — встретила Феодора Силантьевна племянника. — И правильно сделал.

— А кто это был, тетушка? — так спросил Воловцов.

— Это Аверьян Архипов, — ответила Феодора Силантьевна и поморщилась: — Самый ядовитый мужик во всей слободе…

— То есть? — внимательно посмотрел на тетку Иван Федорович. — Что значит ядовитый?

— А то и значит. Вредный дюже, — опять поморщилась Феодора Силантьевна. — И злющий. Хуже даже этой дворянки Перелесковой.

— Не может быть! — усмехнулся Воловцов.

— Может. Еще как может. — Тетушка, верно, крепко не любила Архипова. А возможно, он умудрился некогда насолить и ей.

— Например? — спросил Иван Федорович, ожидая от тетушки аргументов в пользу своих слов.

— Например? — посмотрела на него Феодора Силантьевнва. — Да, изволь! К примеру, в прошлом годе у Общества селян Ямской слободы из правления пропало тридцать рублей. Собрался сход. Председатель правления стал совестить собравшихся, поскольку, кроме своих, никто увести три червонца из несгораемого шкафа председателя правления не мог. Конечно, никто в краже так и не признался…

— А что, у вас в слободе и Общество селян имеется? — удивился Воловцов.

— А как же иначе, — охотно ответила Феодора Силантьевна. — Это ты у нас мещанином в метрической книге записан. А я и отец твой, Федор, крестьянами записаны. В слободе нашей более половины крестьян. И помимо огородов да усадеб выгоны имеются, суходолы, перелоги. А заводчикам нашим шибко выгодно на песках свои фабрики ставить, ведь десятина[4] сухой земли у нас рублей двадцать пять, ну, может, тридцать стоит, не более. Продавать нам ее не выгодно: время малое пройдет, денежки потратятся, и не будет в конечном итоге ни земли, ни денег… А в одиночку никому из нас супротив купцов да промышленников не сладить. Вот и задумали наши слободчане общество крестьянское сорганизовать, дабы земли наши не продавать задешево, а купно в аренду сдавать и доход правильный от этого иметь. Я в этом Обществе тоже состою, — не без гордости сообщила тетушка. — Доход от аренды землицы небольшой, поскольку у меня всего-то две десятины земли из угодий имеется, однако все помощь. И тревожиться не нужно: за всех нас председатель правления думает и радеет.

— Неплохо придумано, — согласился Иван Федорович. — Ну, и что, этот Архипов тоже в ваше Общество входит?

— Входит, — ответила Феодора Силантьевна. — Четыре десятины у него имеется не пахотных… Так вот, на сходе Аверьян молчал, а когда все разошлись, слух пустил, будто эти тридцать рублей Семен Осадчий упер. Будто бы видел он, как Осадчий сапоги высокие покупал да пальто барашковое. На какие, мол, шиши? Пошел председатель к Осадчему, даже обыск у него устроил с мужиками. Нашли и сапоги, и пальто барашковое. Спрашивали, откуда деньги на сапоги и пальто взял, — молчит. Так вразумительного ответа и не дал. Осадчего из Общества погнали, здороваться с ним перестали. Только денег он этих не брал… А Аверьяна просто завидки взяли насчет сапог и пальто. Завистлив он просто до невозможности. Ежели видит на ком обновку, так аж зубами скрежещет. Вот он на Семена и наклепал. Этот Аверьян в любой дырке затычка. Все-то ему надо знать, и все он растолкует по-своему, с самой наихудшей стороны, а уж сплетник такой, что не приведи господь…

— А ты почем знаешь, брал Осадчий деньги или не брал? — спросил Иван Федорович.

— Знаю, — опустив глаза, ответила тетушка.

— А откуда знаешь? — продолжал допытываться Воловцов, чувствуя, что тут дела не простые, а, по всему видать, амурные.

— Он мне сам сказал…

Больше от тетушки вытянуть ничего не удалось. А в десятом часу пришел Виталий Викторович Песков, и Иван Федорович отправился с ним на квартиру Кокошиной.

Тетрадь с номерами пропавших процентных бумаг они нашли в левом ящике стола. Номера были аккуратно записаны в самом конце тетради, а вначале шли записи не иначе как квартирных оплат: