Бандитская Россия

На Волыни прославился малороссийский разбойник Кармелюк. Уроженец Литинского уезда, он служил у пана буфетчиком и в 1812 году за какую-то провинность был отдан в солдаты. Дезертировал, собрал шайку единомышленников и начал разбойничать, преследуя панов за крестьянские обиды. Его неоднократно судили, били кнутом и ссылали на каторгу в Сибирь, но каждый раз он бежал и своими похождениями наводил ужас на всю Подолию. Рассказы о подвигах Кармелюка составляют целую эпопею. Предание гласит, что, убегая с каторги в очередной раз, он сумел переплыть Урал на дощатых воротах от казачьей хаты. В 1835 году Кармелюк был убит выстрелом из ружья (заряженного то ли серебряной пулей, то ли пуговицей) в хате своей «коханы», которая была подкуплена соседним помещиком. Народ, видевший в нем последнего гайдамака, сложил о своем любимце множество песен, Кармелюк, как и Каин, и сам умел складывать песни. Вот одна из них, записанная С. Максимовым [20] на сибирской каторге: «Зовут меня разбойником. Скажут - убиваю; я никого не убил, бо сам душу маю. Возьму гроши с богатого - убогому даю, а так гроши, поделивши, сам греха не маю. Комиссары, исправники за мною гонят, больше людей погубят, чем я грошей маю».

Сточки зрения народа, колодники, томящиеся на каторге, были несчастны, Они страдали за то, что хотели быть свободными и заступались за бедных и несчастных. Расплатой за свободу и справедливость в крестьянском сознании служила смерть, тюрьма или каторга. Эта трагическая антитеза была усвоена романтической литературой 20-30-х годов XIX века. Сквозь призму разбойничьей песни смотрит на своих «Братьев-разбойников» Пушкин:

Нас было двое: брат и я.
Росли мы вместе; нашу младость
Вскормила чуждая семья:
Нам, детям, жизнь была не в радость.
Уже мы знали нужды глас, Сносили горькое презренье,
И рано волновало нас
Жестокой зависти мученье.
Не оставалось у сирот
Ни бедной хижины, ни поля;
Мы жили в горе, средь забот,
Наскучила нам эта доля,
И согласились меж собой
Мы жребий испытать иной.
В товарищи себе мы взяли
Булатный меч
Да темну ночь.
Забыли робость и печали,
А совесть отогнали прочь.

Если в этой поэме Пушкин лишь сочувствует своим героям, то благородный разбойник Владимир Дубровский оправдан им. Кстати сказать, повесть имеет своего реального прототипа: историю белорусского дворянина Островского, который был разорен соседом-помещиком и вместе со своими крестьянами стал грабить сначала продажных подьячих (по вине которых он проиграл судебный процесс), а потом, войдя во вкус, и всех прочих, поэт услышал от П. В. Нащекина. Пересказывать сюжет «Дубровского» мы, естественно, не станем. Ограничимся цитатами из школьных сочинений. «Здесь с большой остротой ставится вопрос о взаимоотношениях крестьян и дворян. Узнав о причине болезни Андрея Гавриловича и о том, как обошелся с ним Троекуров, молодой Дубровский собирается мстить. Но обида не ослепила Владимира: устраивая на дорогах разбои, он подвергает преследованию только виновных, тех, которые из-за денег лишились своих человеческих качеств. Дубровский стал разбойником поневоле, потому что ему надо было прокормить своих людей».

Любопытно, что примерно так же рассуждали и некоторые исследователи дореволюционной преступности. Е. Н. Анучин [21] связывал её со степенью материального благополучия, М. Н. Гернет [22] мечтал о времени, «когда вместе со всеми несовершенствами общественной жизни умрет все мировое зло, исчезнут все пороки и забудется само слово преступность».

Более поздний исследователь (С. С. Остроумов) анализировал причины преступности исключительно с марксистских позиций, поэтому он не видел ничего странного в том, что «многие рабочие, особенно ещё не достигшие определенного уровня политического сознания, угнетенные каторжным трудом, вечной нуждой и безработицей, постоянно озабоченные прокормлением себя и своей семьи, шли на «нарушение закона», большей частью на преступления против собственности».[23] Кавычки во фразе «нарушение закона» в данном случае говорят сами за себя. В наши задачи не входит исследование причин преступности. Но всё же позволим себе согласиться с мнением немецкого профессора Листа: «Преступность - так же вечна, как болезнь. Наказание никогда не исчезнет, меры предупреждения никогда не победят преступности, как развитие гигиены никогда не победит болезнь или смерть» [24]. В 1664 году в восьмого избах московского тюремного двора сидело 737 колодников.

В 1829 году в петербургской городской тюрьме содержалось 3858 мужчин и 685 женщин.