Бандитские повести [СИ]

Мы подбежали к нему — он хрипел, дрыгался и упирался руками в землю, пытаясь приподняться и освободиться. Кровь струилась по почерневшему дереву и стекала на траву. Витьку хватало сил, чтобы шевелить губами. Видимо, он пытался что-то произнести. Наверное, просил освободить его с этого кола.

Никогда ни до, ни прежде человеческая смерть не вызывала у меня такого безудержного приступа веселья. Я вдруг сел на землю жопой и заржал, как сивый мерин. Отворачивался в сторону, пытался сдержаться, успокоиться, но снова, скосив глаза на Витька, заходился в приступах хохота.

Реакция Марины была такой же. Она уселась напротив и огласила окрестности залихватски звонким смехом. Глядя на неё, я заржал ещё пуще. А когда вытянул руку и просто указал пальцем на издававшего последние предсмертные стоны Витька, этот жест и вовсе погрузил нас в какое-то сумасшедшее и беспробудное веселье.

Мы пребывали в нём минут пятнадцать. А может и больше. Смех вроде бы затихал, но Марина корчила рожу, изображая человека с проткнутым корягой горлом, и от хохота опять было некуда деваться. Мы уже просто по земле катались и думали про себя, как бы у нас чего внутри не порвалось от такой радости.

Всё было понятно. Кристально ясно: всё здесь за нас. Абсолютно всё. Каждая кочка, каждая коряга, каждый сотовый телефон и каждая секунда наших жизней.

Насмеявшись, мы долго целовались.

— Я люблю тебя, — признался я ей, перерезав путы на её руках.

Я никому и никогда не признавался в любви. Я и не верил, что она вообще возможна.

— А я — тебя, — ответила она.

Уверен, Марина признавалась в любви в первый раз, как и я. И так же, как я, не верила прежде в её существование.

У неё вновь зазвонил телефон. На дисплее опять высветилось «Владик».

— Мда, — грустно вздохнула она. — А вот что теперь с этим делать?

— Да, — сказала она в трубку.

— Здравствуй, солнышко ясное! — донёсся из неё голос. Это был не Владик. Тем не менее, голос был мне удивительно знаком. Я непроизвольно напрягся, вспоминая, кто же говорит с такой интонацией и таким тембром, и прежде чем говоривший назвался сам, понял, кто это.

— Лёнчик случайно не с тобой? — спрашивал голос.

— Кто это? — недоумевала Марина.

— Алексей Сергеич это, — пояснил человек.

— Какой Алексей Сергеич? — всё ещё не понимала она.

— Тот самый, — жёстко ответил Сергеич. — Вспомнишь, если захочешь.

Марина наконец поняла, кто это.

— А почему вы по этому телефону говорите? Где Владик?

— Владик мёртв, — объяснил Сергеич. — Набегался парнишка, хватит. Ты лучше передай-ка аппарат Лёне, голос его хочу услышать.

Я взял у неё мобильный.

— Сергеич, ты?

— Я, Лёнь, я! — он обрадовался, услышав меня. — Чёрт, живой! Ух, от сердца отлегло! Знаешь, как я переживал?! Думал, вот случись что с тобой — и как мне объясняться с твоей матерью? Ты как, цел, невредим?

— Всё нормально, цел.

— Не ранен, нет?

— Нет. Ни одной царапины.

— Ну и слава богу! Витьку не встречал там? Будь осторожнее, он опасен!

— Витёк погиб.

— Да что ты!

— Да, случайно. Сам по себе.

— Здорово, Лёнь, здорово! Его бы и так замочить надо было. За все его дела. Гнилой парень.

— Ты-то как, Сергеич? Что там с Владиком?

— Владик в лучшем мире. Приложился я к нему как следует. Да чего объяснять — придёшь, посмотришь. Ты сейчас прямиком на поляну иди. Я здесь, у коттеджа. Нам нельзя терять друг друга. Я за тебя отвечаю. Никуда не сворачивай, прямиком сюда. И фифу эту с собой забирай, её тоже отпускать не следует.

— Сергеич! — мне было многое ещё неясно. — Ты где пропадал всё это время?

— Позже, Лёнь. Позже всё расскажу. Подходи. У меня телефон пиликает, видимо аккумулятор сел. Потом договорим. Ты, главное, не исчезай.

Марина немного погрустнела, узнав о смерти Владика. По крайней мере, мне так показалось.

— Всё же он нравился тебе, — попенял я ей.

— Нет, я не о Владике. Я о другом. О своём.

А чуть позже добавила:

— Не забывай о моих словах! Тех самых. Верь мне.

Владик лежал у автомобиля, в спине его торчал топор.

Сергеич, завидев меня, выказал бурную радость.

— Живой! — мял он мои бока своими, надо сказать, весьма крепкими ручищами. — Живой, чертяка! Ну ладно, не придётся перед матерью твоей краснеть.

— Тебя искал всю ночь, — говорил он. — Вроде за тобой бежал всё время, а не уследил.

— Пол-леса обшарил — нет тебя, — разжигал он костёр. — Что, думаю, делать?

— Когда рассвело, двинулся на поляну, — кидал он в котелок картофелины. — Решил, пусть будет что будет. Пришёл — нет никого.

— Вижу: инструмент раскидан, вещи. Но на меня этот беспорядок отрезвляюще подействовал, — передавал он нам сваренную в мундире картошку. — Я вдруг понял, что в голове моей порядка намного больше, чем на этой поляне. Что я могу бороться и победить.

— Посидел немного — прибегает Владик, — уминал он плохо сваренный картофель. — К машине кинулся, видимо ехать куда-то собрался. Ну, я его тут топориком и встретил. Подрыгался немного парень и затих. Собаке — собачья смерть.