Бандитские повести [СИ]

— Ну что, поели хоть немного? — спрашивал он нас, внимательно заглядывая в глаза. — А то почитай целые сутки не жрамши. У меня самого желудок к спине прилип. Думал, ещё немного — и с голода подохну.

— Поели, Сергеич, поели, — благодарил я его. — Спасибо.

— Ну и слава богу, — кивал он. — Сейчас деньги заберём — и домой двинем. Машина на ходу должна быть. К ночи до дома доберёмся.

Он печально смотрел по сторонам. Наверняка ему жалко было оставлять коттедж недостроенным. Сергеич — опытный строитель. Любил всё до конца доделывать.

— Так, значит, деньги ты перепрятал? — со смехом спросил я его.

Губы Сергеича задрожали отчего-то.

— Да нет, милый ты мой, — смотрел он, не моргая, на меня, — деньги перепрятал ты. Ты, и никто другой. Потому что некому больше.

— Сергеич, — я всё ещё улыбался, — я не брал эти деньги. Понятия не имею, кто их перепрятал.

Сергеич опустил глаза и, скрестив руки на коленях, взирал какое-то время себе под ноги.

— Эх, Лёнька, Лёнька! — сплюнул он на землю. — Я ведь и предположить не мог, что ты таким хватким да вёртким окажешься. Смотри-ка, до последнего отпираешься! Я же знаю, я твёрдо знаю, что деньги у тебя. Давай поделим их по-хорошему и расстанемся, если тебе моя морда опротивела. Пойми, Лёнь, я же тоже жить хочу. Мне пятьдесят пять, работать долго не смогу, а на пенсию нашу не проживёшь — ты ведь сам понимаешь. Лёнь, я ведь тебя с рождения знаю, на руках тебя качал, попку целовал, ты на моих глазах вырос. Я тебе словно отец второй был. Неужели ты не отдашь мне то, что мне причитается? По праву, Лёнь, причитается, по праву. Я сильно пострадал, человека вон убил, в аду теперь гореть придётся. Неужели ты не дашь мне последние годы жизни пожить по-человечески?

— Да Сергеич, ё-моё! — пытался я достучаться до него. — Ну как ты не поймёшь, что не знаю я, где эти деньги! Ты думаешь, я такой куркуль, что не поделился бы с тобой половиной? С тобой, который мне как отец родной? Да ведь нету их у меня, нету!

— Лёнь! — глаза у Сергеича сузились и заслезились. — Давай по-хорошему, а? Не хочу я ничего с тобой делать, дорог ты мне. Но если упорствовать будешь, знай — я на всё способен!

— Сергеич! — умолял я его. — Да одумайся ты! Успокойся! Не сходи с ума, ты же умный мужик. Нет у меня этих денег и никогда не было. Наверняка кто-то из местных засёк бугра и перепрятал их. Пацаны какие-нибудь. Мне на эти деньги насрать, я в них счастья не вижу, а ты, если хочешь, по деревням окрестным походи, поспрашивай. Просто так они не могут исчезнуть. Глядишь, что-то да и вернёшь.

Сергеич поднялся на ноги, рывком вытащил из спины безмятежного Владика топор и направился ко мне.

Марина вскрикнула и даже вроде бы сделала движение броситься наперерез, но не сделала это. Теперь была её очередь ждать знамений и убеждаться в истине теорий.

Сначала он повалил меня на землю и от души прикладывался по бокам и голове тощими ногами в старых, но ещё крепких ботинках. Я пытался вскочить, врезать ему в ответ, но Сергеич был в эти минуты необычайно ловок. Он пресекал все мои попытки к бунту.

Когда я ослаб, он схватил меня за волосы и подтащил к деревянному поддону, на котором хранились раньше кирпичи. Подмяв мою спину коленями, он схватил меня за руку и объявил:

— Знай, Лёнька, это ты меня до греха довёл. Будь ты посговорчивей, ничего этого бы не произошло. Не хочется тебя калечить, да придётся. Сейчас я буду отрубать тебе по пальцу — это очень больно, я сам когда-то потерял палец под пилой, смотри, — он помахал перед моим лицом ладонью, на которой отсутствовал безымянный палец, — и чем дольше ты не признаешься, тем больше пальцев потеряешь. Прости меня, господи, но я не виноват.

Он прижал мою ладонь к деревянной поверхности поддона и замахнулся топором.

Ну где же знак, струилось в голове, знак, за которым спасение и победа?

И знак свершился. Верный знак, спасительный.

Где-то за нашими спинами раздался выстрел, Сергеич тут же обмяк и секунду спустя медленно осел на меня. Я тут же стряхнул его со спины и вскочил на ноги.

Передо мной стоял Павел Аркадьевич, в вытянутой руке он держал пистолет. Был он какой-то тёмный, синеватый, на плече и груди одежду украшали кровавые пятна, а ещё одно пятно значилось на лбу. Он стоял, покачиваясь.

— Павел Аркадьевич! — воскликнул я, и удивлению моему не было предела. — Вы живы?

— Вряд ли это можно назвать жизнью, — глухо ответил он. — Я поднялся, чтобы не позволить восторжествовать несправедливости.

— Но я видел, как вас убили! Как вам выстрелили в голову!