Бандитский век короток

А белый дом — мечта покойного Бориса Израилевича, оскверненный, заваленный окровавленными телами, печально смотрел вслед боевику темными провалами выбитых окон. Он, дом, бережно баюкал в себе мертвое тело своего хозяина. Когда умирает человек, умирает его мечта. Они не могут существовать раздельно друг от друга. И, наверное, именно поэтому потек вдруг в комнату газ из вроде бы перекрытой трубы и проскочила искра в проводах разбитой пулей розетки.

Опасливо взошедшие на крыльцо милиционеры были в одну секунду сметены шквалом огня, осколками железа, стекла и дерева. Оставшиеся в живых побежали прочь, спасаясь от адского жара и непрекращающихся взрывов внутри дома.

Белый дом — мечта — на глазах изумленных служителей порядка оплывал, проваливался внутрь себя, трескался, сжимался. В той лихорадочной поспешности, с которой это происходило, было что-то невыразимо страшное. Тертые, видавшие виды менты стояли замерев, не в силах пошевелиться, наблюдая эту жуткую агонию.

В считаные минуты дом превратился даже не в груду развалин, а в серый, летучий прах. Приехавшие пожарные недоуменно покачали головами и принялись скатывать обратно развернутые было шланги.

Оперативники опознали только трупы близнецов и четверых бандитов. Тела Кацмана, Сени Беса и трёх боевиков Али превратились в пепел.

* * *

Сознание возвращалось медленно, урывками. Он плавал в вязком тумане небытия, временами всплывая к поверхности, хватал, точно рыба, воздух, разрозненные куски реальности и сна, снова медленно погружался в имеющий соленый привкус черный кисель забытья.

Вынырнув в очередной раз, Гром забился, заворочался на зыбкой грани света и тьмы и вспомнил, что он — Гром. Дальше пошло легче. Пришла боль, и он обрадовался боли.  С трудом разлепив залитые подсохшей уже кровью глаза, Алексей увидел захламленную комнату, на полу которой он лежал, хитроумно закрученную, высохшую какашку у самого своего лица и сидящего рядом на корточках Олега.

— Что случилось? — прохрипел Гром. Он попытался потрогать гудевшую, точно колокол, голову и обнаружил, что руки его крепко связаны.

— Не дёргайся, дядь Лёш, лежи спокойно, и мне не придется бить тебя по башке ещё раз. — Олег посмотрел на него, как на пустое место, и принялся чистить ногти его, Грома, ножом.

— Я лежу спокойно, — сказал Гром и рванулся изо всех сил.

Ждан вскочил и с размаху ударил Алексея ногой в живот.

— Лежать, козёл!

Боль взорвалась, заискрилась перед глазами огненным фейерверком и отпустила, но не исчезла, а мерцала где-то за пупком тусклым, отравленным солнцем.

— А как же Оля, а, Олежек? — спросил Гром сквозь зубы.

— А что Оля? Сейчас привезут. Поехали уже за ней. Потом к Кроту вас обоих. Крот обещал её мне отдать. А тебя, дядь Лёш, я так думаю, в расход пустят, — Олег улыбнулся сочувствующе. — Ты сам себя приговорил, когда «Бриг» разнёс и «Красный фонарь» сжёг. И Ольгу приговорил. Вот я и подумал: лучше я тебя сдам, а её вытащу. Когда тебя не станет, кто ещё о сироте позаботится?

— Что же ты меня раньше не сдал? До «Фонаря»? — Гром старался говорить спокойно. Ворочаясь, он шарил по заваленному мусором полу стянутыми за спиной руками. Вдруг что-то больно впилось в его правую ладонь. При детальном изучении это «что-то» оказалось узким и острым осколком стекла. Осторожно сжав его немеющими пальцами обеих рук, не обращая внимания на боль от порезов, Алексей принялся медленно водить осколком по стягивающим его запястья путам. Осколок быстро стал скользким от крови, но Гром продолжал упрямо пилить капроновый шнур и вскоре почувствовал, что его руки свободны. — Почему ты меня раньше не сдал? — повторил он вопрос.

Олег стоял у окна, нетерпеливо поглядывая на улицу. Услышав вопрос, он высокомерно усмехнулся:

— Умный ты, дядя Лёша, а дурак! До пожара ты для них был никто, мелочь пузатая, а теперь другое дело, теперь ты у них — любимый враг! И цена за тебя совсем другая сейчас. — Против них нельзя воевать, пойми! — продолжил он после небольшой паузы. — С ними можно сотрудничать или, в лучшем случае, можно делать вид, что их нет, но воевать с ними нельзя. Это всё равно что ссать против ветра! — Олег снова обеспокоенно взглянул в окно, услышав далёкие завывания милицейских сирен.

— Это ты дурак, Олежек! — Гром осторожно сжимал и разжимал за спиной пальцы, пытаясь восстановить кровообращение. — Думаешь, они отпустят тебя и Ольгу? Вы оба свидетели, а у них правило номер один — свидетелей не оставлять! Что ты все в окно зыркаешь? Не приедут они. Ольга уже далеко, им ее не достать, а ты вот он, туточки! С тебя, стало быть, и весь спрос.

Говоря это, Гром блефовал. Он понятия не имел, успели ли люди Магомедова забрать Ольгу до приезда бандитов. Однако блеф сработал. Белый от злости Олег рванулся к нему от окна. Одним рывком поставив Грома на ноги, Ждан прижал его к стене, уткнув ему в горло лезвие ножа.

— Врёшь, сука! — прошипел Олег, брызгая слюной. — Врёшь, падло!