Баня в полночь. Исторический обзор магии и гаданий в России

Иван Грозный созвал Стоглавый собор 1551 года (как было отмечено выше, а более детально — в гл. 1.6), чтобы разобраться с нестроениями в церковной сфере и с народными религиозными практиками русских, перечень которых был, очевидно, составлен самим царем. Решения собора представляют собой один из немногих документов, сообщающих о современных ему народных пороках, суевериях и поругании святынь; специальные наказания для практикующих магию и владеющих магическими книгами были чисто церковными (отлучение от церкви или, что весьма показательно, извержение из духовного чина), хотя вмешательство светских властей также предполагалось. Показательно также указание на возможность обращения к нормам гражданского права. Иван Грозный пытался кодифицировать право и урегулировать судопроизводство, и эта попытка увенчалась выпуском в 1550 году (за год до «Стоглава») «Судебника», который был представлен на одобрение собору. При этом в «Судебнике» ведьмы, магия или суеверные практики не упоминаются. Поздняя полуофициальная версия «Судебника» 1589 года (вероятно, приспособленного для черносошных общин Севера России[22]) упоминает «ведунью» (в одном списке — «ведьму»), но только в связи с причитающимся ей в ряду других категорий населения размером компенсации за «бесчестье»; причем «ведуньи» оказались в самом конце перечня, рядом с блудницами![23] Мужчины-колдуны не упоминаются, нет в «Судебнике» и каких-либо других упоминаний о магии, суеверии или отравлениях. Эти данные свидетельствуют: женщины-колдуньи считались в это время отдельной категорией деревенских сообществ, по крайней мере в Северной России. Хотя каноническое право и отдельные царские указы при определенных обстоятельствах могли осуждать магию, колдовство и тех, кто их практикует, кодифицированное в «Судебниках» 1497, 1550 и 1589 годов право Московской Руси упоминает только женщин-ведьм, причем исключительно в контексте защиты их законных прав. Ситуация, насколько мы можем судить по сохранившимся памятникам светского права, меняется с изданием «Соборного уложения» 1649 года (свода законов царя Алексея Михайловича, который включал многочисленные статьи о религиозных преступлениях) и «Воинских артикулов» Петра Великого 26 апреля 1715 года (о них речь пойдет ниже). Здесь колдовство рассматривается как преступление против самодержца или государства и карается смертью.

Эти наказания, однако, реально оказались направленными прежде всего против духовенства, которое формально не подлежало {597} светскому суду. С конца XV века обвинения мирян в колдовстве зачастую превращались в обвинения в особой форме государственной измены, причем магия рассматривалась в тех случаях, когда она носила вредоносный характер и была направлена против правителя или человека из его окружения.

Этот политический аспект магии имеет глубокие корни. В Киевской Руси летописи засвидетельствовали ряд случаев, когда языческие волхвы были казнены или изгнаны. Таковы казни 1024 года в Суздале, 1071 и 1227 годов в Новгороде[24]. В последнем случае, как говорится в Новгородской летописи, разные волшебники — «волхвы», «ведуны», «потворницы», — мужчины и женщины, схвачены новгородцами и сожжены[25].

В Московской Руси при Иване III (1462—1505) трех «лихих баб» схватили за то, что, посещая жену великого князя Софью Палеолог, они приносили ей «зелие». Женщины были утоплены в прорубях на Москве-реке. Такое наказание за подобные преступления не является чем-то исключительным в Московской Руси[26]. Обвинения в колдовстве, ереси и государственной измене на процессах Максима Грека (Михаила Триволиса, см. гл. 15.2) в 1525 и 1531 годах тесно переплетаются между собой.

Обвинения включали «дурные намерения» против великого князя; связи с турками, с тем чтобы помочь им вести войну против России; колдовство против великого князя; ересь; иудаизм[27]. При этом наиболее конкретно обвинение Максима Грека: он «волшебными хитростьми еллинскими писал… водками на дланех своих, и распростирая те длани свои против великого князя, также и против иных многих поставлял, волхвуя», и хвалился «еллинъскими и жидовскими мудровании и чернокнижными их хитростьми волшебными»[28]. Эти обвинения имеют гораздо более явные признаки политической охоты на ведьм, нежели чисто богословской озабоченности.