Банкир

Герман бесцельно смотрел в ранние синие сумерки за окном и пытался понять, что такое «снег». То есть – он видел падающие снежинки, вспомнил слово и не понимал, что оно означает. Не какие-то вторые и третьи смыслы, а самый что ни на есть прямой смысл данного слова никак не мог понять!.. Наконец-то! Ну да, снег – это и есть те мохнатые комочки, что стремительно уносятся в ночь…

Он передохнул, на лбу выступила испарина. Так дальше нельзя. Вспомнился рассказ одного алкоголика: «Понимаешь, просыпаюсь с дикого бодуна, глаза – в разные стороны, в башке – капкан, да и только! И жена гундит, как заведенная пилорама… Бу-бу-бу, бу-бу-бу… „Хоть бы гвоздь забил, дармоед! Вешалка на честном слове держится!“

Ну, я себе так думаю: чего с бабой ругаться? «Забил, – говорю, – только чем?»

«Чем-чем, молотком! А то – можешь башкой своей, все равно никакого больше толку от нее нет!»

И знаешь, сижу на койке, лапки на коврик свесил и мучительно пытаюсь вспомнить: что такое «молоток»? Мо-ло-ток… И так это слово кручу, и этак, а вспомнить – никак! Меня аж пот холодный прошиб от напряга! Не, с питьем надо завязывать, а то…»

Что «а то…», мужик Герману тогда так и не досказал: жадно налил трясущейся рукой стаканчик, поднес ко рту, бережно обняв ладонями, и вылакал до дна, не пролив ни капли…

Вот и у него, Германа, состояние было – как у того мужика. Крыша у него не съедет, но и боец он в таком состоянии никакой! А с финансистом придется повозиться, может статься! Ушел же он «и от бабушки, и от дедушки…».

Недооценка противника – поражение до начала схватки. Впрочем, переоценка тоже…

За стеной ребята занимались любовью. Сексом. Потом – затихли. Видно, заснули. Герман понял, что если он не поспит сейчас хотя бы часа два, то станет беспомощен и агрессивен, как пятнадцатилетний «скинхэд» – девственник от затянувшегося спермотоксикоза!..

Он прилег, закрыл глаза, но спать не мог. Совершенно. Какие-то тени собирались вокруг, какие-то голоса шептали что-то ужасное, женщина в черном грозила костлявым, голенастым пальцем с длинным заостренным ногтем, и он, Герман, падал в никуда, в бездну…

Он открывал глаза, отирал холодный пот со лба, слушал свое собственное хриплое, частое дыхание, сердечко колотилось так, будто собиралось вырваться из грудной клетки, словно птичка – на волю…

Стоп. Дальше так нельзя. Он встал, открыл дверь купе и направился к проводнику.

– Что, не спится? – приветливо встретил тот денежного клиента, а сам – отметил черные набрякшие круги под глазами, нездоровый блеск самих глаз, подрагивание рук… А не наркоман ли он, часом?

– Зря кофе пил. Хотелось чего-то горячего… У тебя что-нибудь покрепче кофе есть?

– Для вас – обязательно. Коньячок «Арарат», родного розлива. Только для солидных клиентов. Ваши соседи взяли – не жаловались.

– Давай бутылочку.

– Закусить что-то? Балычок, сервелат, сырокопченая?

– А фрукты?

– Бананы, лимон.

– Давай лимон. И бананы давай тоже. – Герман окинул взглядом купе проводника, заметил объемную металлическую миску: то, что нужно. Взял. – Грузи сюда.

Подумал немного:

– А эти, соседи, тоже до Москвы?

– Ну да. У них и билет дотуда.

– Ладно. Попробую поспать. Потом, может, зайду пообщаюсь.

– Разговор дорогу красит. Только им, по-моему, – проводник кивнул на купе, – и вдвоем не скучно.

– Скука – спутник безделья. А они заняты…

– Еще как заняты… – лакомо чмокнул губами проводник. – Я бы тоже от такого занятия сейчас не отказался.

– Всему свое время.

Герман расплатился, вернулся в купе. Приставил миску к стене, прислушался.

Финансист с девкой спали. Герман глянул на часы. Выставил таймер на два. Если он не поспит хоть немного, то свихнется. Совсем.

Налил полный стакан коньяку, выпил разом, раздавил зубами ломтик лимона.

Горячая волна хлынула к голове, он прилег и уснул мгновенно. Ему снилась мутная вода, он брел в ней, задыхаясь, неизвестно куда и неизвестно зачем.

– …Пить хочется… – произнесла девушка. – У нас ничего, кроме коньяка?

– У провожалы, наверное, есть. Сейчас я смотаюсь. Вернулся через минуту с водой и сигаретами. Закурили.

– Ну что? Не пропала охота вспоминать?

– Попробую. Универ я «прошел» за три года. По правде говоря, пять лет учебы – слишком много для нее. И студенты и тогда, и теперь используют это славное время вовсе для другого. Я же – перерос.

После окончания задумался было, но ненадолго. С аспирантурой не складывалось: кому в начале восьмидесятых нужны знания по финансовым структурам Запада? Чистая наука. Да еще и академическая. А там, как водится, очередь из академиков, докторов и прочих кандидатов. Да и тема – непрофильная: вот если бы действительно о бригадном подряде, как способе организации вольного труда коллективных индивидов…

Нет, если напрячься, можно было притереться где-то при аспирантуре, но – зачем? Хотелось действия.

Недолго поразмыслив, отвалил снова на Краснознаменный Черноморский. Там тепло, яблоки… Получил на плечи пару звездочек, полгодика попрактиковался…

Потом… Потом началась работа…

– Снова Африка?

– Ага. И Латинская Америка. Там тогда было совсем неспокойно: Никарагуа, Гренада…