Банкир

– А-а-а… Грешно смеяться над больными. Я это слово и в твердой памяти не слыхал никогда.

– Аватара – значит нисхождение высшего бога к людям в какой-то форме, по-нашему, ипостаси, чтобы то или это дело свершить. Так вот, Кришна – это одно из воплощений Вишну. А само слово на санскрите обозначает «черный» или «темный»… А твой-то Кришна, которого в бреду ты звал, человек, я думаю, живой. Не припоминаешь?

Мужчина прикрыл глаза, но увидел не лицо, а несколько букв, начертанных крупным, круто заваленным вправо почерком: «КРШН», и в конце подписи – росчерк, похожий на клинок… И больше – ничего.

– Нет, – покачал он головой. – Не помню. Иван Михеич, а вы, случаем, не Бонгард-Левин на пенсионе?

– Кто?

– Бонгард-Левин, индолог.

– Жизнь прошла в трудах, а где труды, там и науки. Сорок лет с гаком – по казенным домам, а там – разные люди сиживали… ан видишь, вспомнил-таки Индию?

– Да я все хорошо помню…

– Все?

– Ну да.

– А ну-ка?

– Брежнев умер в восемьдесят втором, в ноябре. Потом – Андропов, Черненко.

Потом – Горбачев, перестройка началась… В девяносто первом… Да что я рассказываю – я действительно помню все… кроме своей собственной жизни! Кто я? Сколько мне лет? Откуда? – Он усмехнулся горько:

– Словно то, что я помню, я прочел в газете или книге… Или в учебнике…

– Ну, судя по аканию, московский ты парниша или подмосковный какой. А так – море тебя без документов принесло… Вроде – дар. Вот я, старый, и гадаю…

Ни татуировок на тебе – знать, не блатной, а…

– Иван Михеич, а почему все ж вы меня просто-напросто в больницу не отправили?

– Хе-хе… Знаешь, свет-сокол, как больницы наши зараз работают? Повезет, да здоровье выдюжит, так и выживешь, а не повезет… Да и куда тебя, беспамятного, везти было, а?.. Да в горячке?.. В ней концы и отдают… Списали бы покойничка, и вся недолга… А коли я мог выходить, а не выходил – на мне грех останется, а зачем мне лишний на девятом-то десятке?..

– Но… Я даже не знаю…

– Времена сейчас странные, не в привычке у людей помогать да друг дружку выхаживать… А только – лет сорок восемь тому, загибаться я стал в лагере, от дистрофии дохнул… И сдох бы, кабы не люди добрые… Пришла мне посылка с воли, а по инструкциям – сам я ту посылку должен был получить… И что? От лагеря до пункта – пятнадцать верст… Выдали мне конвойного, так тот конвойный меня, доходягу, те пятнадцать верст на себе и проволок… И – выживши я оказался, вот так вот. Отплачивать? А чем я ему отплачу, коли имени его не знаю даже? Уволился он, потом – война… И вот к чему я пришел: чтобы выжить на землице нашей – не злобиться да тянуть куски к себе надо, а помочь тому, кому хуже… По силам помочь, никто ж от тебя жилы рвать не требует… Вот глядишь – добро и живет по земле, оттого и люди – живехоньки, а не смертью все померли…

– Золотые слова, а только…

– Только – что?

– Кто ж их выполнять станет?

– А вот ты и станешь. И другой станет. И третий. Так мир веками живет.

– Это пока не война.

– А война всегда. Вот и выбирай каждый час, чью сторону тебе принять.

Старик скрутил толстую «козью ногу», прикурил от спички. Ноздри у мужчины дернулись, чуть заметно…

– Вот и еще штришок: курящий ты хлопчик. А цигарку свернешь?

Неумело, то так, то эдак, попытался Сергей свернуть сначала «козью ногу», потом «цигарку»…

– Вот такого умения у тебя нету. Знать – на нарах не сиживал, «травки» не куривал, пехотой не служил. – Старик ловко свернул самокрутку:

– Угощайся.

Мужчина прикурил, втянул дым в легкие, замер, выдохнул.

– А по профессии кто?

– Не помню.

– Сережа… Как имя, ложится?

– Да слух не режет. Побуду Сережей.

– Побудь. Тем паче я тебя так и записал.

– Куда записали, Иван Михеич?

– Зови-ка меня на «ты» и Михеичем! Нечего нам тут антимонии разводить.

Лады?

– Лады, Михеич. Так куда… ты меня записал?

– Уж не в балет, не волнуйся. В книгу домовую, вроде прописки. Сергей Владимирович Петров, родной мне племянник. Сын брата, значит.

– А что, в станице вашей – строгости с этим?

– Давай я тебе по порядку. Появился ты, а сразу в аккурат после, дней через пять, ездили по станице служивые…

– Солдаты, что ли?

– Говорю ж тебе, служивые. Про солдат я бы так и сказал…

– И какой службы?

– А шут их сейчас разберет.

– И что, паспортный режим ужесточили? Из-за чеченской войны, что ли?

– А войну, мил человек Сергей Владимирович, прикончили.

– Что?! Насовсем?!

– А Бог весть. Но покамест войска ушли. Так я о служивых тех: приходили они и в управу нашу, и в отделение милиции, выспрашивали, расспрашивали…

– Про что?

– В том-то и задачка, что ни про что. О том о сем… Видишь ли, под Приморском какие-то разборки кто-то промеж себя чинил, это уже с базара слухи, пострелянных много и неспокойствие… Наряды усилили, искали кого подозрительного… И еще – слух от братвы был, тоже чегой-то шебуршатся, выискивают… А чего или кого – неведомо…

– М-да… Наговорил ты, Михеич, складно, да непонятно…

– А видать, и ситуация таковая: сорок бочек арестантов. Служивым сказано: усилиться, они и усилились. А потом – кто-то на дядю может подработать за свой интерес, это запросто…

– И ты решил, что меня, раба Божьего имярек, и рыщут?