Банкир

Как-то они играли с Сережей в шахматы. Шахматистом Константин Кириллович был неважным и играл, пожалуй, только на пол-уровня лучше, чем его семилетний противник. Поэтому не поддавался. Они поочередно «зевали» фигуру за фигурой, пока Сережин король не оказался прижат вплотную двумя турами Решетова к краю доски. До мата ему оставалось два хода. Решетов вовсе не собирался расстраивать ребенка и размышлял над тем, как свести к ничьей, да так, чтобы пацан не заметил… А пацан…

Он выудил откуда-то из кармана пробку от лимонада, поставил на доску и ловко, одним щелчком, сбил черного короля.

«А без короля играть нельзя!» – тут же резюмировал мальчик.

«Но так ведь не по правилам», – улыбнувшись, заметил Решетов.

«Ну и что? Я же не хочу проиграть! – Задумался на минуту, добавил:

– У меня это как будто засада. Вы про нее не знали, но кто же говорит про засады?..

Ничья?..»

Константин Кириллович улыбнулся:

«Пока – ничья. А ты не боишься, что в следующей партии я сделаю что-то подобное?»

«Не-а… Я чего-нибудь новенькое придумаю».

Сергей Дорохов еще в семилетнем возрасте понял: играть нужно по своим правилам. Чуть позднее он понял и другое: при этом нужно делать вид, что играешь по предложенным. А третье и главное, он, кажется, знал сызмальства: не нанеси вреда, не сотвори зла людям. Зло вернется к тебе тогда и там, где ты не ожидаешь, и урон будет страшен. Губителен. Смертелен.

Если Дорохов-старший кому-то и мог доверять полностью, то только Сергею. А это означает…

Кришна отхлебнул густого янтарного чая:

– Нет. Я не ошибся. Помните?.. «Не вливают вина молодого в меха ветхие…»

Тот, кого я выбрал, – человек другого мира и другого знания.

– Он молод?

– По сравнению и с вами, и со мной – да. И в то же время – как раз в возрасте деятеля. Китайцы называют это «возрастом собаки», когда человек теряет юношескую гибкость и приобретает твердость, необходимую для свершений. Но главное – он не рос при Сталине, как вы и я, и потому свободен от страха…

– От страха не свободен никто.

– Хм… Может быть… Я-то полагаю, что большинство искренних диссидентов семидесятых-восьмидесятых занимались словопрениями, как раз пытаясь избавиться от того, детского страха… В брежневское время не страх вел – осторожность и терпение.

– Терпение во все времена – удел гениев.

– Тогда наш народ уникален.

– У всех – своя «заноза» в пятке…

– Наверное, так.

– Этот человек – банкир?

– По профессии и образованию – да. Но не только… Как бы вам объяснить, Владимир Семенович… Если вы в нашем деле – цезарь, то он – поэт.

– Поэт, говоришь…

– Да.

– Константин… Но это действительно не по правилам… Кто-то, кроме него, может начать действовать?

– Да.

– Кто?

– Я.

– И все?

– Да.

– Ты готов?

– Да. Мне понадобилось время, чтобы… э-э-э… перестроить «боевые порядки». Сейчас это закончено.

– Когда предполагаешь начать?

– Через месяц-полтора.

– Почему не сейчас?

– Владимир Семенович, мы не договорили о главном.

– О деньгах?

– Именно.

– Ну что ж… Суммы я назвал. Может, подъедешь ко мне? Обсудим детали. И гарантии. Понятные и мне, и людям, которые ставят на банк. Во вторник?

– Подходит.

– Только… Константин Кириллович… Не знаю, какими соображениями ты руководствовался, когда делал ставку на канувшего в небытие человека, а моим… э-э-э… клиентам нужны значимые гарантии.

– Естественно.

– И мне тоже.

– Я понимаю.

– Ты ведь знаешь, Константин… Две ставки в этой жизни сделать нельзя.

Игра слишком рискованна.

– Или жизнь слишком коротка для такой игры.

Глава 19

Кришна проводил визитера. Вернулся в гостиную, не торопясь выкурил папиросу. Подошел к заиндевелому стеклу, полюбовался узором. Лес… Белый, сказочный, неземной… Но здешний, понятный. Лес…

«Лес-батюшка и накормит, и сохранит, и укроет… И характер нашенский от него, от леса пошел… Вот – стою на опушке, весь как на ладошке, а шаг-другой сделал – и нету меня, и не сыщешь… Аукайся… Кому хочу – отзовусь, кому не хочу – пропал… И сыскать здесь чужому не меня, а погибель свою… Болота, чащобы да баловни-лешии так закрутят, что не выберешься вовек… Так что бреди извилистым проселком, а спрямить не пытайся, только шкуру обдерешь, да ноги собьешь, да на тропку ту и воротишься, если не пропадешь вовсе… Прямо только вороны летают, а добрый человек дорогою да тропкою ходит: до тебя люди не глупые были, что те тропки топтали…» – Лицо старика, что говорил эти слова, он видел уже смутно: десятилетним пацаном был в подпасках в Подмосковье, куда мать отсылала его к родне на «подкорм». Лицо видел смутно, а имени не помнил совсем… Он запомнил другое: «Вот стою на опушке, как на ладошке, а шаг сделал – и нету меня».

А что там этот лис говорил о поэтах? Решетов опустился в кресло, включил магнитофон: