Банный дух. Фантастические истории русских губерний

– Принеси мне зеркало, – просит Николай, и вскоре видит себя в маленьком зеркальце. То есть видит он отнюдь не себя, а старика лет девяноста, с морщинистым лицом, обожженным солнцем, с выцветшими слезящимися глазами под седыми бровями. Тут он и просидит до вечера и поймет по зрелом размышлении, что неосторожно вызвал из камня некоего древнего духа, а то и самого Перуна или Велеса, который забрал его тело, будучи отворенным из камня, и что теперь ему осталось жить недолго, поскольку тело человека не столь бессмертно, как дух его. К счастью, у него осталось с собой в наплечной сумке немного денег и, назвавшись Кузьмой Петровым, снял он комнатушку в трактире, чтобы заночевать. Злая тоска, как василиск, грызла его сердце, и решил он наутро в усадьбу сходить, посмотреть хотя бы издали, на парк усадебный с фонтанами, теплицами и беседками – глянуть на все эти красоты в последний раз, а там и уйти странствовать по русской земле. Уже плыли перед глазами его дивные картины Тверской земли, где густые леса, где озера, болота и реки, где монастырские и церковные колокола благостным звоном гонят прочь древних забытых богов, которых он, к несчастью своему, почитал наравне с православием, как вдруг неожиданная мысль пронзила его: а куда же отправился вызванный им из камня дух?

Мысль эта подняла Николая Федоровича – а теперь уж мы его полным именем-отчеством имеем право назвать – с его одра в угловой комнатушке, где он отдыхал, и беспокойство привело прямо в зал, где было шумно от гулявших там людей. Гуляние это выражалось главным образом в питие напитков от зеленого змия и разговорами, от которых зал гудел, как улей.

– Что, дедушка, выпить решил? – встретил его половой вопросом, и нашему непьющему пришлось заказать вина и сделать вид, что он так себе, серая моль, неприметный странник, примостившийся на краешке скамьи недалеко от столика, где сидели, сдвинув головы, два его знакомца: Аким и Петр, сторож усадьбы да его провожатый по окрестным местам. Хорошо знающий мифологию древних, снова сравнил Николай Федорович одного с Цербером и Аргусом, а второго с Хароном и Анубисом – проводниками в иной мир. Прислушался он к их вполне тверскому разговору, начатому, видимо, незадолго до его прихода.

– Христом – Богом клянусь, я сам удивился – говорил Аким. – Смотрю, идет молодой барин и никого не узнает, и одет в какую-то балахонину, я ему: мол, здравствуйте, ваше сиятельство, а он повернулся ко мне, что-то сказал и рукой повел, и я ему как больному, память потерявшему, напоминаю: вы, мол, ученый, тут гостите у наших помещиков, а завтра к вам невеста приезжает. Он спрашивает: красивая ли невеста, я отвечаю: чисто херувин, он усмехается, а меня как морозом по коже обдало, я ему говорю: не изволите ли проводить в покои ваши, Николай Федорович. Он кивнул мне, а сам направился через зал в гостиную, где у господ фортепьяно стоит, на котором барышня играет, а я последовал за ним. Он прошел через все жилые комнаты, а смотрел так, словно оценивал, счастье, что барыня с барином в Тверь по делам уехали – не знаю, что бы они подумали, может, что от жарыни их будущий зять ума лишился. Он в гардеробную барышни зашел, головой повел, и к шкафу, увидел зеркало и рассмеялся так нехорошо, что меня морозом по коже обдало. Я сумел отвести его во флигель, он там на кровать бухнулся и развалился на ней. Я ему: откушать не изволите ли, а он мне рукой на дверь указал. Не потрафил я ему, что увел из покоев в скромный, с белеными стенами флигель, так выходит? Но он же сам его и выбрал себе для гостевания. Явно его солнце в макушку напекло, ярится наш Ярило не по-детски.

При этих словах собутыльники оглядели шумный зал, но никто, казалось, не интересовался их разговором: а старик, сидящий на скамейке, торопливо пригубил поданную ему сивуху и поморщился.

– Ты признайся: читал ли ту книгу, что старая барыня в беседке забыла? – спросил Петр, строго глянув на Акима.

– Так я ж не обучен чтению, а картинки рассматривал, каюсь, но княгиня уехала в город, так что книга у меня. Забавная вещь, картинки там как на камнях наших, про которые ты сам интересуешься и молодого барина на них навел. Чего ты ищешь сам? Разве те каменные письмена наша церковь не осудила, предав анафеме всех, кто их помнит или почитает?

– Ничего я про то не ведаю, – отрекся Петр, – а что жених барышни нашей Ксении Тимофеевны каменные книги изучает, в том плохого не вижу. Наши предки их долбили, нам в назидание, а ты, вижу, родства не помнишь.

– Кабы не помнил, то про них не знал бы.

– Расскажи, Аким Иванович, под еще один штоф да под закусочку.

– Ну, если только под штоф. Хотя я мало что помню из дедовых рассказов, ты в этом деле лучше меня понимаешь.

– Это верно. Выпей, Аким, пока хозяев в усадьбе нету. Приедут, тебе не до пития будет. А Николай Федорович доносить не станет, он благородный человек. Да ты и сам знаешь.

– Теперь уж и не знаю, он стал странный. Я к нему, а он сказал, что никуда ни завтра ни послезавтра не пойдет. И с чего это он охладел к поискам?