Бансу

Впрочем, рассуждения капитана переместились вскоре в иную плоскость. Взлетел полутораплан удачно, но Аляска — место нешуточное: горы, холмы и хребты дышали здесь ужасающей бесконечностью. Взглянув на подобную картину с высоты полутора тысяч метров и вспомнив о друге, Чиваркин в очередной раз впал в отчаяние. Судя по лесу под крыльями неторопливо стрекочущей «Марь Ивановны», тайга в этих местах была не менее густой, чем сибирская: с белой елью, с сосной по склонам, с зарослями ивы, ольхи и тополя, с высоким седым вереском, в котором не раз и не два замечал Чиваркин медвежьи спины. Попадались внизу и олени карибу, и огромные северные лоси, а стая волков (особей пятнадцать, не меньше), хорошо заметная на одном из горных отрогов, вообще вызвала даже у видавшего виды и в Сибири, и на том же Севере летчика невольный трепет перед открывавшейся ему природной дикостью. Что там отроги! Одних только озер по маршруту блестело тысяч десять, не меньше! Неудивительно: мысль о том, что Демьянов может безвестно кануть посреди всего этого кошмара, вновь вогнала Чиваркина в дрожь — он не мог не вспомнить о Боге, заодно умоляя «Марью», чтобы та не подкачала.

В начале поисков звезда по имени Солнце благоволила к искателям. До предполагаемого места падения кузнечик-гидроплан, несмотря на одышку, допыхтел достаточно быстро: и сам пик, и его склоны были хорошо видны — но затем начались проблемы. Пока летчик, техник и стиснутый ящиками особист тщетно пытались разглядеть хоть какое-то присутствие штурмана в проплывавших под ними горных складках, вокруг Ш-2 материализовались плотные облака, которые в течение нескольких минут сформировали настоящий многослойный «пирог». С каждым кругом старушке приходилось опускаться все ниже. В азарте поиска Крушицкий требовал совсем прижаться к земле, хотя окутываемый туманом гидроплан и так уже чуть ли не скользил по верхушкам деревьев. Ко всему прочему усилился ветер — крылья «Маши» нешуточно задрожали. В какой-то момент после очередного порыва Чиваркину вообще показалось, что лопается обшивка.

— Надо бы обратно! — кричала Богдановна.

— Продолжаем поиск! — кричал майор, ворочаясь позади уставшего и, как и он сам, озлобленного отсутствием результатов Чиваркина. — Давай ниже, ниже давай…

В «Марь Ивановне» вибрировало и трещало уже все: кабина, поплавки, приборная доска — однако Крушицкий этого не замечал.

— Домой пора, — настаивала маленькая женщина.

— Ниже давай, — настаивал особист.

Вася «давал ниже».

Когда облака начали совсем смыкаться, слезящиеся глаза Чиваркина успели разглядеть в лесном квадрате справа от хребта белое пятно. Одновременно с летчиком заорал майор, но, несмотря на почти моментальный разворот гидроплана с немыслимым креном — крыло несчастной «Марь Ивановны» чуть было не чиркнуло по торчащей, словно гнилой зуб, скале, — все окончательно заволоклось туманом.

— Координаты! Координаты запомнил?! — вопил особист.

— Поворачивай к базе! — трясла Богдановна Васю за рукав комбинезона.

— Отставить, — хрипел летчику в ухо Крушицкий, яростно толкая его в спину. — Пока не найдем — никуда. Приводняйся… Приказываю, мать твою… Давай, на первое же озеро!

Чиваркина не надо было упрашивать: пролетев еще километров тридцать в тучах и облаках, самолет выскочил из пелены и соскользнул вниз, к свободной от туч долине, к ее черным елям и блестящей озерной цепочке. Гидроплан прострекотал над горной рекой настолько низко, что стекло кабины мгновенно забрызгалось, затем, перемахнув узкий перешеек, оказался над тихим, круглым, словно блюдце, озерцом. Он проскользил по воде, как по маслу, и с сухим шорохом въехал в плавни. Там, на мелководье, изрядно потрудившаяся «Марь Ивановна» наконец заглохла.

— Зачем сели? Что, завтра сюда было из Нома не прилететь? — разозлилась на обоих Людмила. — Где прикажете ночевать? В камышах?

Однако и Вася, и майор ругань ее не слушали: у первого из головы не выходил товарищ, у второго — драгоценная парашютная сумка.

— Бараны, — дала Люда характеристику обоим, сплюнула, вылезла, захватив с собой вещмешок, и побрела к близкому берегу.

О том, чтобы на ночлег разместиться в кабине, не могло быть и речи (особенно пострадал от затекания членов особист). Проведенные на брезенте часы запомнились Чиваркину на всю жизнь, ибо не оказалось ничего ужаснее клубящегося над здешними озерами гнуса, забивавшегося в рот и ноздри, и с людоедским удовольствием поедавшего всех троих заживо, не обращая внимания на то, что, вскочив посреди ночи и набрав засохшего топляка, робинзоны обложились кострами. В итоге все задыхались кашлем от едкого, не менее мучительного, чем укусы, дыма. Однако он помогал мало: мокрецы не успокаивались; эту злобную, почти невидимую мошку приходилось с себя чуть ли не соскабливать. Богдановна нещадно ругалась — удивительно, но ее энергии поливать и того, и другого умника отборной бранью хватило до утра, которого измучившийся телесно и душевно Вася ждал, как манны небесной.