Бар «Безнадега»

Рядом со своими парнями я оказываюсь только через полчаса, Дашка за столиком с одной из девчонок и каким-то парнем, я ворчливо, совсем по-стариковски думаю, что «Зарецкого-на-тебя сопляк-нет», и беру микрофон из рук Стаса, смотрю на Лебедеву и слушаю «Безнадегу», которая теперь «Надега», улыбаюсь уже открыто, потому что песня, с которой я начну, как и в прошлый раз приходит сама. Песня девчачья, солнечная, вообще не про меня, но… про Дашку.

- Last Friday night, - говорю и смеюсь, потому что Стас роняет палочки.

В итоге вместо попсовой фигни у нас на четверых получается инди фигня, но Лебедева улыбается, барабанит пальцами по столу, смеется, а значит все так, как надо. Потом идут Coldplay и Linkin park, 30s to Mars, в середине Six feet under дверь в «Безнадегу открывается и через миг в зале оказываются Гад и родители Дашки. Оба вроде нормально соображают, нормально выглядят, но довольными не выглядят. Я продолжаю петь, сверлю взглядом Ярослава, он разводит руками в стороны, типа: «сделал-все-что-смог», и я указываю Дашке подбородком на парочку, прошу, чтобы она обернулась.

Мелкую с места почти сносит. Она виснет на родителях, смеется, а я продолжаю петь, хотя хочется швырнуть микрофон в голову матери. Она, как каменная, как не живая, нет в ответных объятьях радости, ласки, нежности, там вообще ничего нет. Она смотрит на Дашку скорее немного удивленно, как будто не понимает, что тут делает. К счастью, Лебедева ничего не замечает.

Я допеваю песню до конца, киваю парням, чтобы продолжали играть, и иду к Гаду, с детским ехидством отмечая, что две отбитые строят ему глазки.

- Что с ними не так? - скрещиваю руки на груди.

- Я прочистил им мозги на время, Эли, но не могу внушить любовь, если они не помнят, что это такое, - у него извиняющийся тон, на бывших фанатиков он смотрит почти так же, как я: с плохо скрываемым желанием придушить.

- Уведи их, пожалуйста, через час, - прошу, растирая лицо.

- Уведу, - кажется, что Волков испытывает в этот момент что-то близкое к облегчению. – Мара за тебя волнуется.

- Не надо, - качаю головой. – Я позвоню ей… как смогу говорить о том, что случилось. Сейчас не могу, - я трясу головой, ощущаю, как стискивает грудь, и почти бегу назад на сцену.

Через час Волков, как и обещал, уводит невменяемых Дашкиных родителей, еще через час юная верховная режет торт, куклы Барби с поджатыми губами теряют пафос и напыщенность и скачут на сцене, заигрывая с моими парнями, Дашка крутит задницей возле сцены вместе с Тирой и мальчишкой из-за ее столика. Мальчишка не отходит от Лебедевой ни на шаг, как преданный пес, Данеш потягивает вино, Мизуки о чем-то трещит с Вэлом, Вискарь сидит на крышке пианино. 

А мне тошно.

Зарецкий! Мы уже торт порезали, слышишь?! Вкусный торт!

Ничего. Все еще ничего.

«Безнадега» гудит почти до рассвета, разъезжаются все к пяти утра. Дашка, сонная и немного пьяная, прижимает к себе Вискаря и гору пакетов, обнимает меня у входа.

- Спасибо, Эли, - шепчет мне на ухо, стискивая до хруста в ребрах.

- За что? – удивленно смотрю на мелкую.

- За родителей, за «Безнадегу», за все это, за то, что пела сегодня. Ты потрясающе поешь.

Я краснею до кончиков ушей, улыбаюсь, прижимаю ее к себе, вдыхая запах.

Я. Краснею.

Трэш.

- Глупостей не говори, - шепчу в ответ. – Сбрось сообщение, когда доберешься до дома.

- Ты уверена? – спрашивает девчонка, отстраняясь.

- Да. Я хочу остаться здесь, - улыбаюсь ободряюще. Помогаю ей сесть в машину, где уже ждут Мизуки и Данеш, захлопываю дверцу, а потом возвращаюсь в бар, прячусь в кабинете Аарона с бутылкой вина. Опять забираюсь с ногами в его кресло, вслушиваюсь в звуки бара.

Тянет, ноет и колет что-то глубоко внутри, воет ад, завязывая жилы в узел, скручивая вены, наполняя голову бессвязными глупыми мыслями и воспоминаниями: голос, взгляд, прикосновения.

Я так скучаю. Пью, дышу через боль и стараюсь верить. Тишина давит на плечи и голову, заворачивает в себя удушливым коконом. Мне плохо, хуже, чем было, почему-то именно сегодня.

- Где ты, Зарецкий? – спрашиваю, когда понимаю, что больше не могу молчать, что в тишине совсем тошно, что, если не буду с ним говорить, свихнусь. - Ты все пропустил! Вообще все! – я делаю глоток из горла, роняю голову на руки. – Сколько ты еще собрался пропустить? Тут пацан вокруг нее вьется какой-то, вроде нормальный… Человек, только… Весь вечер рядом крутился, как привязанный, за вином ей бегал, торт резал… Такой весь, знаешь, как Ковалевский, в чем-то… джентльмен, блин.

Очередной глоток, взгляд перебегает с полки на полку, с книги на книгу, с дивана на стол и обратно, пальцы ведут по трещинам на столе.

- А родители у нее полные уроды. Их не лечить, их прибить надо, но… может, они еще научатся? Вспомнят про дочь? Хорошо, что ничего не испортили сегодня. Я их учителя грохнула, знаешь? И не жалею! Квартиру в порядок приведут, она пригодится Дашке, когда мелкая поступит. Она обязательно поступит.

Я снова прикладываюсь к горлышку, делаю огромный глоток, почему-то сегодня хочется именно вина. И шоколада, но шоколада нет, только остатки торта.