Я начала вечер за вечером сочинять песни. Проект, услышанный как комплимент, живет во мне, обнаруживая свои положительные и отрицательные стороны: он уже свел на нет слабое желание написать роман и он учит меня не стараться контрабандно привнести в «Замок» слишком много слов, ситуаций, чувств, дорогих моему сердцу. Если бы я могла объяснить все это Жосу — но вот уже три недели «Шез» не отвечает, — он сделал бы из этого вывод, что я уже испачкалась о ту работу, которую сейчас выполняю. Он не простил Блезу этой грязи, раскусив нашего работодателя сразу, как только он изложил ему проект сериала. Дихотомия. Заработок с одной стороны и уважение — с другой. Похлебка и душа. И у меня тоже все обстоит так же? Если да, то это очаровательное ощущение. Я беру на заметку остроты. Смешные случаи, формулы, всякий вздор, крики души и другие прелести, которые приходят в голову в то время, как мы вспахиваем жирные черноземы Боржета, а вечером, потихоньку, как говорится в одном моем любимом романе про господина де Коантре: «Я все это коплю». Я становлюсь белкой, собирательницей слов. Песня — это две-три пустячные находки, иногда одна, откровение, нервический вывих, сердитый или радостный, который надо только схватить. Одна бывшая с улицы Бланш, которая завела теперь роман с Движением молодых коммунистов, где она, милашка, воспевает революцию, как-то между двумя заездами на Лазурный берег, где у ее мужичка красный парусник и красный бассейн, мне объяснила, как надо делать. Я беру песню, где мне нравятся слова и мотив, и нашлепываю поверх свои слова. Этот прием позволяет напевать, работая, опробовать рифму, впечатление. Чаще всего я стараюсь одеть по своему вкусу песни Кардонеля, мои любимые, вместе с песнями Бреля, движение которых мне очень подходит. Именно так, напевая «Безумную», одну из самых красивых, самых таинственных, как бы произносимых шепотом, я натолкнула Боржета в Плесси-Бурре на идею предложить мне попеть в эпизоде президентской охоты. Однажды майским вечером, в прошлом году. Гроза крутилась вокруг да около весь день, но так и не разразилась. Нервы у всех были натянуты. Number One был раздражен как никогда. Вечером Боржет и Мезанж, под предлогом, что нужно отметить день рождения (Дельфина утверждала, что ей двадцать пять — нелады с арифметикой!), организовали выпивку на веранде замка. Между деревьями в горшках и китайскими ширмами. Беатрис скребла по гитаре, не так уж плохо, и я начала напевать «Безумную», не задумываясь, потому что Беатрис наигрывала ее потихоньку, грустно, подняв вверх черные глаза. Над лесами или над Луарой, вдалеке, слышались раскаты грома. Боржет тогда быстро воодушевлялся. Как раз только что Жозе-Кло впервые приехала к нему на съемки. И у него тогда получалось заражать своим счастьем других людей: он вызвал меня на бис. Я постаралась, и тем же вечером, в двенадцать часов, он принес мне сцену, полностью измененную с единственной целью — дать мне возможность проявить мои таланты. «И потом, почему подружка авиапромышленника не могла спеть в кабаре, в подвальчике, в лодке?» Жозе-Кло смеялась. Она находила жизнь гораздо более веселой, чем раньше, когда она скользила по коридорам улицы Жакоб с покорным видом и искусанными губами монашки.
Я образ персонаж, который привел бы в восторг Гандюмаса, — с красным платком вокруг шеи, в короткой юбочке, и я откопала забытую песню Фреэля: это надо же! Президент Ленен удостоил меня короткой запиской. А я ведь сделала это шутки ради. Мне удаются только шутки: мой первый роман, стать сценаристом, сыграть комедию… А теперь еще и спеть!
Скоро уже два года, как я наблюдаю за жизнью Жозе-Кло. У нас никогда не бывает в избытке общих тем для разговора, а уж до лета-то их и вообще не было. Я ее принимала за дочь Жоса, а дочери шефов никогда не стимулировали моих чувств. Я это уже говорила: она едва касалась стен, с восхитительным телом, с огнем под слоем пепла, и т. д. Мне это не слишком нравится. Я вспоминаю каждую деталь ее встречи с Блезом. (В тот вечер она зажгла не