Барабан на шею!

Третьим «монархом» Дриттенкенихрайха был певец — избираемый на пять лет талант, которому присуждалось нетленное звание «Король поп-музыки». Эта древняя традиция уходила своими корнями в те времена, когда пением отгоняли птиц от свежих посевов. «Поп» было сокращением от «попанц», [16] то есть от «пугала». Существовали иные трактовки, в том числе и пошловатые, но они категорически отметались самими певцами. Чтобы доказать свое происхождение от пугала, они одевались в яркие блестящие одежды, неистово бренчали на лютнах и голосили особенно немузыкально. Самый шокирующий бард и становился королем. Ему доставались народная любовь и премия — золотая фигурка огородного пугала.

Нынешним «королем попа» был Филипп Кирххоф, [17] довольно сносно перепевавший чужие песни.

Кроме заимствований нынешний властитель муз прибегал к исполнению бессмысленных песен, составленных из двусмысленных междометий. Например, композицию «Дива», раздобытую за рубежом и переработанную Филиппом в вопиющую бессмыслицу, которую по-русски можно передать примерно так:

Скачет сито
По полям-лям-лям…
А корыто
По лесам-ам-ам…
За лопатою метла-ла-ла —
Вдоль со улице пошла-ла-ла… 

Дивное диво! Дивное диво —

Речь корыта:
«Ах ты, увы мне! Ах ты, увы мне!
Я разбито!.. О!..» [18]

Пелось это с исключительным пафосом, словно отступать корыту было некуда, позади Федора.

Простота Кирххофа была хуже воровства, поэтому люди его любили. Рамштайнт оказывал материальную поддержку и этому властителю дум.

Хельга не знала очень важной детали: Шлюпфриг, незадачливый похититель полкового знамени, не случайно устремился в Дриттенкенихрайх. Зверь бежал на ловца. Дело в том, что Рамштайнт имел маленькую слабость — страсть к коллекционированию магических артефактов. В его кладовой уже лежали Астральный Мегасвисток, Сакральная Скалка, Волшебная Фиговина и даже Колдовской Горшочек Со Смехом. Хозяин не знал, как пользоваться этими предметами. Исключение составлял лишь Горшочек. В минуты грусти верховный преступник заглядывал внутрь артефакта и невольно предавался безудержному лечебному хохоту.

Рамштайнт полагал, что собирание великих вещиц делает его кем-то большим, нежели главарем преступного мира. Он мечтал обо всех известных священных реликвиях, но особенно о последней известной — о штандарте легендарного Николаса Могучего.

— Воистину это великолепный предмет, коль скоро Николас стал героем буквально за пару дней! — говаривал криминальный король, взяв патетический тон. — Не верю, что столь незаурядный артефакт исчез вместе с хозяином. Такие вещи не пропадают, они обретают новую жизнь.

Знал бы Рамштайнт, что знамя шло к нему само…

Глава 11. Ответственность за козла, или Узник замка Рамштайнта

Во время следующего коврового перелета Коля Лавочкин решил во что бы то ни стало сбежать от ненавистного прапорщика. Парень обнаружил в себе богатые залежи злорадства: глядя на зеленеющего от воздушной болезни Палваныча, солдат не мог сдержать удовлетворенной улыбки.

Хельга щадила Дубовых — вела ковер помедленнее и без виражей.

К вечеру погода изменилась. Небо затягивалось тучами. Земля потемнела: недавно был дождь. Прохлада и влажность не добавляли комфорта.

Лес закончился, начались бескрайние поля. Наконец появились полосатые пограничные столбы.

Прапорщик не выдержал:

— Давай вниз!

Стоило ковру лечь на землю, Палваныч рухнул коленями в грязь. Он тяжело дышал, держась за тугое пузо. Затем, решив попить, чтобы унять желудочные спазмы, потянулся к лужице. Чуть мутноватая вода собралась в отпечатке коровьего копыта,

— Пауль, не пей, козленочком станешь! — предостерегла Хельга.

— И ты издеваешься… — с упреком прохрипел прапорщик и втянул губами живительную влагу.

В тот же миг его тело стало истончаться, из кожи полезла густая серая шерсть, кочанообразный череп сузился и «усох», а из макушки прорезались маленькие рожки. Ноги и руки также исхудали, пальцы скрючились и превратились в копытца. Палваныч потерял не менее двух третей веса. Несчастный стоял на всех четырех, одежда мешком висела на тщедушном тельце.

— Вот тебе, бабушка, и серенький козлик… — протянул ошарашенный Лавочкин.

Прапорщик мекнул, очевидно, желая сказать: «За козла ответишь».

Речевая неудача удивила козлика Палваныча. Он принялся вертеть рогатой головкой и беспокойно переступать с ножки на ножку.

— Любовь моя! Отчего же ты меня не послушался? — Страхолюдлих пала на колени, впрочем, на ковер, а не в грязь. — Знаешь, как трудно расколдовать эти чары?

— Me? — спросил Дубовых. Хельга погладила Повелителя Тьмы.

— А вы не врали? — подал голос солдат.

— Насчет чего? — Ведьма обернулась, стирая слезы со щек.

— Ну, насчет того, что его трудно расколдовать.