Барабаны Томбалку

Перед ним простирался длинный коридор, озаренный тусклым сиянием, на стенах висели странные, вызывающие дрожь гобелены. Далеко внизу он заметил ковыляющую фигуру — белую, обнаженную, что-то тащившую следом — и от ужаса пот выступил у него на лбу. Затем существо исчезло, а с ним погас и призрачный свет. Эмерик оказался в кромешной тьме, лишенный зрения, лишенный слуха, а перед внутренним взором его все так же стояла согбенная белая фигура, волочащая за собой бездыханное тело по бесконечному черному коридору.

Он ощупью двинулся вперед, пытаясь припомнить. Мрачная легенда, рассказанная свистящим шепотом у умирающего костра, в похожей на череп хижине чернокожего колдуна — легенда о божестве, обитающем в багровом доме, в забытом городе, о темном божестве, которому поклонялись в жарких влажных джунглях и по берегам медленных печальных рек. И вспомнилось ему заклинание, произнесенное на ухо дрожащим от страха и благоговения голосом, перед которым сама ночь затаила дыхание, притихли львы у реки и даже листва замерла, не смея шелестом нарушить безмолвие.

Оллам-онга, шептал черный ветер в невидимом коридоре. Оллам-онга, шептала пыль у него под ногами. Пот леденил кожу, и клинок дрожал у него в руке. Он проник в дом бога, и страх стиснул его душу в костлявом кулаке. Дом бога — весь ужас этих слов вдруг дошел до него. Все страхи предков, и страхи еще более древние, дочеловеческие, изначальные, восстали в душе его, ужас всеобъемлющий и необъяснимый охватил его. Сознание своей хрупкой человечности давило на него в этом доме, который был домом бога.

Вокруг него дрожало едва различимое сияние. Кажется, он приближался уже к самой башне. Еще мгновение, и он прошел в высокую арку и принялся подниматься по непривычно широким ступеням. Все выше и выше. И чем дальше он шел, тем сильнее охватывала его слепая ярость, последняя защита человека от всяческой дьявольщины. Он позабыл страх. Сгорая от нетерпения, он пробирался сквозь густую недобрую тьму, пока не оказался в комнате, залитой золотистым светом.

В дальнем конце комнаты широкие ступени вели к помосту, заставленному каменными сооружениями. Изуродованные останки предыдущей жертвы еще оставались на возвышении. Рука безвольно свисала на ступенях. Мраморные ступени были все в потеках крови, подобных сталактитам, что вырастают вокруг горячего источника. Часть потеков были давними, высохшими, побуревшими; но была там и свежая кровь, еще влажная, сверкавшая во тьме.

У подножия лестницы возвышалась недвижимая нагая фигура. Эмерик застыл, язык его присох к гортани. Сперва ему показалось, что перед ним человек. Белый гигант, стоящий, скрестив мощные руки на алебастровой груди. Но огненные шары вместо глаз не могли принадлежать человеку! В глазах этих Эмерик узрел отблески адского пламени, приглушенные последней из теней.

Фигура внезапно начала терять четкость, контуры ее принялись дрожать… расплываться. С невероятным усилием аквилонцу удалось разорвать путы безмолвия и выдавить ужасное загадочное заклинание. И в тот же миг, как пугающие слова пронзили тишину, белый гигант замер. Застыл. И очертания его фигуры вновь сделались ясными и четкими на золотистом фоне.

— Ну, давай же, и будь ты проклят! — истошно возопил Эмерик. — Я замкнул тебя в человеческом обличье! Правду сказал черный колдун! Это он дал мне заклинание! Давай, Оллам-онга! Пока ты не разрушил чары, сожрав мое сердце, ты такой же человек как и я!

С ревом, подобным вою урагана, тварь бросилась вперед. Эмерик отскочил, уворачиваясь от протянувшихся к нему когтей, сила которых во много раз превосходила силу смерча. Оставленный в сторону коготь зацепил его тунику, с легкостью распарывая ткань, точно истлевшее тряпье. Но Эмерик, которому страх придал сил и подвижности, успел развернуться и вонзить меч в спину чудовища, так что клинок на локоть вышел у того из груди.

Жуткий вой, полный муки и нечеловеческой злобы, потряс башню. Тварь развернулась и бросилась на Эмерика, юноша увернулся и кинулся вверх по ступеням на возвышение. Ухватив мраморный табурет, он с силой швырнул его в чудовище, карабкающееся по лестнице. Тяжелый снаряд ударил тварь прямо в голову, увлекая ее вниз, но та встала вновь. То было жуткое зрелище. Обливаясь кровью, чудище продолжало ползти по ступеням. В отчаянии Эмерик схватил нефритовую скамью и, застонав от непосильного напряжения, швырнул ее вниз.

Вес каменной громады пригвоздил Оллам-онга к полу, и он рухнул среди осколков, в луже дымящейся крови. В последнем исступленном усилии чудовище приподнялось на руках, глаза его остекленели. И разразилось протяжным жутким воем.

Эмерик содрогнулся от ужаса, ибо дикий вопль твари не остался без ответа. Откуда-то свысока демоническим эхом отозвались бесчисленные голоса, и изуродованная туша рухнула на залитый кровью пол. Так ушел один из богов Куша. Мысль эта внушила Эмерику безотчетный, необъяснимый ужас.