Барбаросса

На флангах своих армий Тимошенко не удалось прорвать оборону; с севера Балаклею держал Паулюс с танками Гота, на юге вцепился в Славянск генерал Клейст – тоже с танками, которые по зимним шляхам он передвинул от реки Миус. Кризис в войсках противника обозначился лишь 24 января, когда наша кавалерия ворвалась в улицы Барвенкова и, спешившись, вступила в кровопролитные бои. Барвенково служило для немцев тыловой базой снабжения, а железнодорожная станция Лозовая группировала немецкие эшелоны на харьковской магистрали – эта Лозовая тоже была взята. Вейхс в эти дни указал Паулюсу выдвинуть вперед свои резервы…

24 января, когда в армии Тимошенко всем уже стало ясно, что наступательный порыв выдохся, а войска не в силах продвигаться вперед, только один маршал Тимошенко не понимал этого и собрал у себя совещание, заявляя: 

– Именно сейчас сложилась самая благоприятная обстановка для дальнейшего развития нашего наступления…

Но слова, какие бы они ни были громкие, так и остались словами. Войска остановились, а по флангам еще велись затяжные, изнурительные бои. Результат Барвенковской операции был таков: наша армия пробилась на 90 километров к западу, образуя в линии фронта выпуклость Барвенковского выступа, который выделялся на картах, как болезненно разбухший нарыв. 31 января операция была закончена, но участники ее пишут в воспоминаниях, что она заглохла сама по себе – даже без приказа…

Иван Христофорович Баграмян был намного умнее маршала Тимошенко, и он развернул перед ним карту с этим выступом.

– Возникла новая опасность, – сказал он, – мы в результате громадных потерь обрели, благодаря этому Барвенковскому пузырю, лишние четыреста сорок километров в новой линии фронта, который образовался.

– Сам вижу, – отвечал Тимошенко. – Так разве же это плохо, что мы выдвинулись вперед, словно клин…

В эти дни Сталин сказал маршалу Шапошникову:

– Товарищ Тимошенко не справился с поставленной перед ним задачей. Клейста с его танками он лишь побеспокоил, а Харьков не освободил. Но товарищ Тимошенко настроен очень бодро, основательно полагая, что Барвенковский выступ является удобным плацдармом для нашего дальнейшего продвижения – как к Харькову, так и в области Донбасса… Что скажете?

На столе Верховного остывал в тарелках обед, до которого он даже не дотронулся. Шапошников указал на дугу выступа.

– Немцы, – отвечал он, – способны совсем иначе взглянуть на кривизну фронта. Для нас этот Барвенковский выступ кажется многообещающим плацдармом для выдвижения, а немцы вправе считать его «оперативным мешком», в котором оказалась наша армия.

– Борис Михайлович, – вежливо сказал Сталин, – мы с вами в Кремле, но товарищу Тимошенко на месте виднее…

Это как раз и был тот случай, когда «наверху» могло быть виднее, нежели «на месте», но спорить со Сталиным не приходилось. Шапошников был человеком слишком мягким, зато вот грубоватый Жуков высказал все, что думал:

– Из-за этого Барвенковского выступа они там получили фронт в два раза больше, чем имели, и весь он в дырках. Чем маршал Тимошенко заткнет эти дырки? Разве что своим пальцем, да и то на карте своего штаба… Где же конкретный результат? Не вижу. Сейчас уже не сорок первый год, когда мы немца в лоб пугали, а Тимошенко еще не слез с той кобылы, которую взнуздал в восемнадцатом… Я опасаюсь этого выступа!

– Я тоже, голубчик, – ответил ему Шапошников.

* * *

В эти дни Гитлеру доложили, что среди солдат Восточного фронта воцарилось уныние, не слыхать бодрых песен с уверенностью в конечной победе. Это фюрера возмутило:

– Всех запевал, которые осмелятся нагонять тоску, спровадить в штрафные роты… Пусть уж лучше горланят похабную «Лили Марлен», нежели «Был у меня товарищ, был у меня товарищ…».

Да, у многих были товарищи, но товарищей похоронили!

Что-то страшное творилось на путях, по которым двигались с фронта эшелоны, вывозящие в Германию раненых. Железнодорожное хозяйство было давно разрушено, а снежные заносы были столь велики, что санитарные поезда двигались со скоростью десять-пятнадцать километров в час. Паулюс случайно как-то зашел обогреться в один из вагонов такого поезда, который оказался операционной; при нем врачи укладывали на стол ефрейтора со знаком «23», что означало, что ефрейтор вышел живым из 23 рукопашных схваток. Теперь он орал от боли.

– А морфия нет, – предупредил врач.

– Коньяк? – с надеждою вопросил вояка.

– Тоже нет. Выпили. Терпите.

– Сколько можно? – кричал ефрейтор. – Если вы человек гуманной профессии, так пристрелите меня еще до операции.

– Санитары, держите его. Крепче.

– А-а-а-а-а-а-а… 

– Воткните ему в рот сигару, – указал врач.

6-я армия Паулюса снабжалась бразильскими сигарами!