Барбаросса

Только потом (год спустя) Паулюс догадался, что Фельгиббель посещал его 6-ю армию по причинам более серьезным, нежели техническая проверка станций радиоперехвата. Фельгиббель уже тогда вписал свою биографию в число генералов-заговорщиков против Гитлера, чтобы избавить Германию от фюрера, но… сам задохнулся в петле. Фельгиббелю и было поручено прощупать политические настроения Паулюса – нельзя ли его, столь авторитетного в вермахте, перетянуть в лагерь генеральской оппозиции? Но Фельгиббель покинул 6-ю армию, даже не попрощавшись с Паулюсом, ибо убедился, что его друг остается верным паладином того режима, который его выпестовал и возвеличил… Да, читатель, Паулюс по-прежнему, как и в былые времена, держал «руки по швам»!

Его эсэсовский зять, барон Альфред Кутченбах, уже завел патефон, поставил на диск русскую пластинку, сказав:

– Это очень хорошая песня. Вы слушайте, а я стану для вас переводить: «Степь да степь кругом, путь далек лежит…»

Кутченбах сразу покорил хозяина дома своим превосходным знанием русского языка, вызвав его на откровенность.

– Давай, отец, забросим политику к едрене-фене, – дружески сказал он старику. – Если говорить честно, так я понимаю вас, русских. Вам сейчас обидно и тяжело. Но со временем, когда вся эта заваруха закончится нашей победой, ты сам будешь благодарить нас, немцев, за тот новый порядок, который мы вам несем… Поверь! Так оно и будет.

Ответ домовладельца обескуражил Кутченбаха:

– Нешто вам, немцам, кажется, что вы принесли на святую Русь «новый порядок»? Да у нас-то, слава те Хосподи, и старый порядок неплох был. Вспомню былое, так ажно душа замирает. При царе-то батюшке у нас от городовых на улицах порядка было больше, нежели от вашего фюрера…

Паулюс вышел на двор и, оглядевшись, стал мочиться возле разрушенного русского блиндажа. Из развороченных бревен, прямо из земли, будто она росла там, торчала рука человека, а на руке – часы, и было видно, как стремительно мчится секундная стрелка часов по циферблату, а пальцы руки еще шевелились…

«Неужели живой?» – удивился Паулюс и еще раз огляделся.

8. ЧЕМ ЛЮДИ ЖИВЫ

Близится роковое число – 23 августа, а я по-прежнему далек от желания описывать подробности, свойственные научным монографиям, вроде того что 217-й стрелковый полк занял хутор Ивановку, а 136-я пехотная бригада отодвинулась в северо-западном направлении. Как бы ни были ценны такие подробности для военных историков, главное все-таки – люди, сама жизнь человеческая, их нужды и радости, сомнения и страдания.

Не буду оригинален, если скажу: нам бы никогда не выиграть этой страшной войны, если бы не русская женщина. Да, тяжело было солдату на фронте, но женщине в тылу было труднее. Пусть ветераны, обвешанные орденами и медалями, не фыркают на меня обиженно. Мы ставим памятники героям, закрывшим грудью вражескую амбразуру, – честь им и слава! Но подвиг их – это лишь священный порыв мгновения, а вот каково женщине год за годом тянуть лямку солдатки, в голоде и холоде, трудясь с утра до ночи, скитаясь с детьми по чужим углам или живя в бараках на нарах, которые ничем не отличаются от арестантских.

Не возражайте мне, ветераны! Не надо. Лучше задумаемся. Мы-то, мужики, на одном лишь «геройстве» из войны выкрутились, а вот на слабые женские плечи война возложила такую непомерную ношу, с какой и могучим атлантам не справиться. Именно она, наша безропотная и выносливая, как вол, русская баба выиграла эту войну – и тем, что стояла у станков на заводах, и тем, что собрала урожай на полях, и тем, что последний кусок хлеба отдавала своим детишкам, а сама – сметет со стола последние крохи, кинет их в рот себе и тем сыта…

Думаю, неспроста же в те военные годы и сложилась горькая притча-байка, которую сами женщины о себе и придумали:

Ты – и лошадь, ты – и бык,
Ты – и баба, и мужик!

До войны сытен был хлеб, политый потом колхозниц, этих подневольных рабынь «победившего социализма», но вдвойне горек был хлеб, политый женской кровью. Они-то этого хлеба и не видели вдосталь, отдавая его солдату на фронт, опять-таки нам, мужикам с винтовками. Где же он, памятник нашим женщинам? И не матери-героине, не физкультурнице с неизбежным веслом, не рекордсменке в комбинезоне, а простой русской бабе, которая на минутку присела, уронив руки в тоске и бессилии, не зная, как прожить этот день, а завтра будет другой… и так без конца! Доколе же ей мучиться?

* * *

С утра пораньше Чуянов навестил аэродром в Питомнике – как раз к побудке летчиков, которых оживляли командою:

– Эй, славяне? Ходи на уборку летного поля…

С метелками в руках, выстроясь в одну шеренгу, летчики, штурманы и стрелки-радисты голиками подметали взлетные полосы, столь густо усеянные рваными и острыми осколками, что ими не раз повреждались шины колес при взлетах и посадках.

– Бомбят вас, ребята? – спрашивал Чуянов.

– Да не очень. Рихтгофен больше сыплет на отступающих к Дону да на город кладет… Жить можно!