Барбаросса

Побывав дома, Чуянов на минутку заскочил к Герасименко – его штаб военного округа располагался как раз напротив универмага (того самого, в подвале которого потом сдался победителям Паулюс). Поговорили, а говорить было о чем. Сейчас на СТЗ все цеха и дворы были заставлены танками, вытащенными с поля боя. Теперь их спешно ремонтировали, рабочие сами обкатывали машины на заводском полигоне, став за это время опытными танкистами. Герасименко рассказывал:

– Притащат такую гробину с передовой, а внутри – снаряды, гранаты, оружие… Ну, разбирают меж собой. Иные домой тащат. Иногда же люк открывают – там одни черные скелеты, уже обгорелые. – Герасименко жаловался, что к отступающим примазываются агенты абвера или диверсанты. – По-русски болтают не хуже нашего… Все время шлют истребительные батальоны. Кого поймают, кого шлепнут. Там, в станицах, такая кутерьма сейчас – не приведи Бог! А людей можно понять: одни бегут, другие остаются. Ведь сколько лет наживали, там телега еще от деда, а икона еще от прабабки… Без слез все не бросишь. Жалко!

Чуянов заговорил совсем о другом:

– А все-таки странный человек маршал Тимошенко! Другой бы на его месте в дугу со стыда согнулся, а Тимошенко ходит гоголем, грудь колесом, с него – как с гуся вода. Никак не пойму, почему товарищ Сталин одних жестоко карает за ничтожные промахи, а другие, с ног до головы виноватые, остаются командовать фронтами…

Василий Филиппович Герасименко тридцать седьмой год хорошо помнил и даже крякнул, прежде чем ответить.

– Не ваше то дело, – сказал, осторожничая. – Тут и без маршала виноватых хватает. Привыкли мы думать, что умнее нас да сильнее никого нет на белом свете. Вот за это проклятое зазнайство теперь и расплачиваемся.

– Неужели немцы способны выйти к Волге?

– Что ты! – отмахнулся генерал. – Под мудрым руководством товарища Сталина мы растопчем врага в излучине Дона, но никогда не допустим его в город, носящий имя великого вождя…

«О, Господи!..» – Чуянов хотя и был партийным работником высшего ранга, но от подобной выспренности оставался далек. Неприятно ему было и то, как вел себя Тимошенко за ужином, провозгласив нечто вроде тоста, сейчас попросту неуместного.

– Мы, большевики, – сказал он, – преодолеем все трудности на путях к победе, мы не остановимся на достигнутом…

«Уж молчал бы… Дурак он или, наоборот, очень хитрый, но дураком притворяется?» – размышлял Чуянов, наблюдая за маршалом.

На другой день вся Сталинградская область была переведена на военное положение. Заводские рабочие перешли на казарменное (с выдачей пайков по месту работы). Город по-прежнему утопал в зелени, цвела и благоухала акация. В киосках «Пиво – воды» продавали бочковое пиво, что особенно удивляло фронтовиков – глазам своим не верили.

– А нам можно? – робко спрашивали они продавщицу.

– А почему бы и нет? Или вы не люди?

* * *

Не люблю я высоких слов, но все же скажу: в народе не сомневались в конечной победе, хотя люди уже понимали, что цена победы будет высокой и пилотками немецкие танки не закидаешь. А середина июля примечательна в истории войны: только теперь (!) Сталин начал догадываться, что целью нового «блицкрига» был не захват Москвы (операция «Кремль»), а продвижение вермахта к Сталинграду и на Кавказ. Василевский осенью 1965 года, когда многое отболело в нашей душе, вспоминал: «Предвзятое, ошибочное мнение о том, что летом основной удар противник будет наносить на центральном направлении, довлело над Верховным Главнокомандующим вплоть до июля…» Многое в это лето сложилось бы иначе, если бы Сталин не был таким упрямым!

Теперь днем и ночью грохотали на стыках рельсов воинские эшелоны.

Подолгу стояли на полустанках старушки, спрашивали:

– Кудыть вас, сердешных, гонят-то?

– Дорога, мамаша, теперь одна… на фронт!

– Ну, помилуй вас Бог, сыночки родимые…

Ехали, ехали, ехали. Двери товарных вагонов распахнуты, а в них, свесив ноги в обмотках, солдаты, солдаты, солдаты. Одни уже нахлебались лиха, а другие – совсем молодняк, еще вчера сдавали экзамены в школе, кто на пятерку, а кто и на троечках выехал… прямо в войну! Вот и узловая станция.

– Поворино, – читали название, а знающие и бывалые говорили: – Отселе нам тока две дороги: если повезут на запад – будем под Воронежем, а ежели на юг – тады в Сталинград…

Чуянова средь ночи разбудил долгий телефонный звонок – вызывали из Серафимовича, бывшей казачьей станицы Усть-Медведицкой, когда-то богатейшей, многолюдной, славной храмами и образованием не обиженной; секретарь тамошнего райкома партии сообщил, что уже приступили к эвакуации людей и всего самого ценного, но очень трудно с вывозом зерна и скота:

– Хлеба заколосились… жечь, что ли? Паромов через Дон нету, скотина лодки переворачивает. Овцы, считай, гуртом потонули, а свиньи все переплыли. Стада же коров силком в реку заталкиваем. А трактора? А наши МТС? Куда их девать?

– Гони к нам.

– Да нет горючего. Пришлите. Перегоним.

– А где я тебе возьму горючего?

– Как где? Там же у вас полно караванов от Астрахани.