Барби. Часть 1 (СИ)

Чтобы не пялиться на публику, она стала пялиться на витрины и, наверное, зря. Здешние витрины — опасное место, к ним можно примерзнуть взглядом и застыть на много часов, не отдавая себе в этом отчета. Здесь, в Эйзенкрейсе, это проще простого. Иногда за тонким раззолоченным стеклом укрываются такие сокровища, по сравнению с котором меркнут груды золота адских владык и драгоценные каменья, рожденные в ядовитых озерах из ртути.

Ее не интересовали ткацкие станки, неутомимые демоны в которых способны были орудовать челноком сутки напролет, как не интересовали миниатюрные печи для выпекания хлеба и механические опахала, работающие на энергиях Ада. Она плевать хотела на пузатые бочонки для стирки белья, трясущиеся точно телеги на разбитой дороге, и другие, помельче, втягивающие в себя пыль через специальный, похожий на хобот, шланг. Херня, которой могут заинтересоваться разве что здешние бюргерши, раздобревшие, точно свиноматки и забывшие, каково это работать руками. Нет, будь у нее деньги, она бы даже не посмотрела в сторону этих штук.

А вот другие чертовски хорошо умели привлечь ее внимание.

Телевокс-аппараты — маленькие лакированные шкатулки не больше ящичка для вышивания, к которым на гибком шнуре были подсоединены изящные трубки из черного дерева и слоновьей кости. Из-за своего малого размера эти шкатулки, несмотря на отделку, выглядят не очень-то внушительно, но предоставляют своему хозяину возможности, которым позавидуют иные адские владыки. Достаточно снять такую трубку, и трудолюбивый демон, сидящий внутри, мгновенно пронзит пространство крохотным тончайшим пучком чар, соединясь с другим таким аппаратом, пусть даже расположенным в пяти мейле вниз по горе. Шикарная штука эти телевокс-аппараты, Барбаросса никогда не упускала случая поглазеть на них.

В Малом Замке тоже имелся аппарат, но он, конечно, не шел ни в какое сравнение с этими новыми аппаратами — громоздкий, с древним медным раструбом вместо изящной трубки на шнуре, он выглядел разбитым старым тарантасом по сравнению с изящной дорожной каретой. Сидящий внутри него демон был так стар годами и дряхл, что своим нещадным перханием заглушал половину сказанного, мало того, из-за устаревшего узора стабисторовых рун, выгравированного на корпусе, аппарат был уязвим для излучения отдельных астрологических знаков, оттого всякий раз, когда в силу входили Марс или Меркурий, начинал отчаянно сбоить.

Оккулусы. Вот уж от чего в самом деле непросто было оторвать взгляд. В отключенном виде они напоминали большие тусклые стеклянные бусины размером с хорошую дыню — любой стеклодув без труда выдует такую чтоб повеселить детишек, вглядывайся хоть до рези в глазах, не увидишь ничего кроме собственного отражения, искаженного выгнутым хрусталем. Но стоило дремлющего внутри бусины демону проснуться… Оккулус загорался внутренним светом, превращаясь в светящийся пузырь, внутри которого, как на миниатюрной сцене, разыгрывались самые разнообразные события, от легкомысленной интермедии до потешного водевиля или серьезной многочасовой драмы.

Частенько внутри хрустального шара возникал господин в строгом бархатном жюстокоре, зачитывающий новости барышников с антверпенской биржи, состоящие наполовину из невразумительных цифр и словечек, которые хоть и не относились к демонологии и адским наукам, звучали достаточно паскудно, чтобы служить именами самым злокозненным демонам адской бездны — Индоссант, Аллонж, Тратта[10]… Никчемная поебень с точки зрения Барбароссы, от которой мухи должны дохнуть прямо на лету, а мелкие бесы — корчиться в агонии.

Иногда господина в жюстокоре сменяла дама в платье на столичный манер, обыкновенно весьма целомудренном сверху, с лифом на китовом усе, однако бесстыдно выставляющим на всеобщее обозрение и «скромницу» и «шалунью» и «секретницу»[11], стоило только даме невзначай, будто случайно, сделать шаг в сторону, чтобы продемонстрировать зрителю распростертуюна заднем фоне карту. Карту, на которой Броккенбург обозначался обыкновенно лишь крохотным темным пятном.