Барби. Часть 1 (СИ)

Дама эта являлась обычно с прогнозами погоды и, с точки зрения Барбароссы, это была самая никчемная трата времени и сил запертого в оккулусе демона. К чему слушать о том, что послезавтра в Нижней Саксонии ожидается жидкий снег, если завтра, быть может, какой-нибудь из небесных владык, состоящий в свите архивладыки Белиала, впадет в ярость по неведомой причине — и вместо жидкого снега крыши Броккенбурга украсят опаленые птичьи перья, извивающиеся дождевые черви или отрубленные человеческие пальцы? Какой смысл готовиться к холодной зиме, если посреди декабря какой-нибудь самоуверенный дрезденский демонолог распахнет дверь Геенны Огненной и, прежде чем сгорит сам, выпустит вовне достаточно адских энергий, чтобы посреди зимы на две недели пришло засушливое лето?.. Никчемная трата времени. Впрочем, Барбаросса не без оснований подозревала, что зрители, неизменно собирающиеся вокруг оккулуса на таких прогнозах, тщательно пялятся не столько на карту, сколько в декольте изысканной дамы, благо кружева на нем скрывали не больше, чем легкий утренний туман, сходящий с гор.

Впрочем, иногда оккулус, пребывая, верно, в добром расположении, показывал и стоящие вещи, на которые стоило поглазеть. Например, танцы. В его стылых глубинах, озаренных внутренним светом, появлялась неведомая Барбароссе бальная зала, по которой скользили, распластываясь в танце, неизвестные Барбароссе люди. Иногда это была лихая бергамаска, в стремительных ритмах которой мельтешащие фигуры танцоров напоминали мятущиеся в Аду души, иногда — сдержанный чопорный менуэт, больше похожий на сосредоточенное движение шахматных фигур, чем на танец, иногда — разбитная насмешливая мореска, стремительный старомодный бурре или кажущийся незатейливым, но чертовски непростой лендлер с его меняющимися восьмитактовыми и шеститактовыми фазами.

Барбаросса не любила танцев, но если оккулус транслировал очередной бал из незнакомого ей дворца, устроенный неизвестными ей людьми по безразличному ей поводу, иногда задерживалась возле него — грациозные движения танцоров напоминали ей движения фехтовальщиков и она втайне надеялась перенять у них некоторые интересные па.

Щедрее всего оккулус был по средам и пятницам. В эти дни он обыкновенно показывал пьесы, и тут уж никто не мог предсказать, что ему заблагорассудится представить зрителю. Иногда это был какой-нибудь легкомысленный водевиль из числа тех, что лучше всего умеют ставить в Лейпциге, вроде «Братьев-близнецов» и «Гоуф-клуба», иногда — серьезная историческая драма вроде «Симплициссимуса», иногда безумная буффонада, в которой ни черта и не разглядеть за снопами рассыпающихся конфетти, а все происходящее на сцене подчинено неисствовому совокуплению причудливо разодетых актеров друг с другом.

Нет, если ради чего-то и стоило завести оккулус, так это ради пьес, подумала Барбаросса, скользя взглядом по витрине, за которой, аккуратно уложенные, точно елочные игрушки, светились дюжины хрустальных бусин. Учитывая, сколько в последнее время театральные барышники ломят за грошовые билеты на галерку, чертовски выгодное вложение капитала. Жаль только, она редко могла насладиться его плодами.

В Малом Замке имелся оккулус и не какая-нибудь миниатюрная игрушка, а пятнадцати дюймов в диаметре, размером с крупную тыкву, немного старомодная, но все еще вполне пристойная по нынешним временам модель. Хорошая штука, задержавшаяся в замке, должно быть, еще с тех времен, когда фон Друденхаусы были в зените славы и не экономили на обстановке, каким-то чудом не проданная до сих пор, как фамильная посуда и фарфоровые ночные горшки.

Демон, обитавший внутри, сохранил изрядный запас сил, но, как и многие создания его возраста, приобрел с течением времени брюзгливый стариковский нрав. Разгорался он отнюдь не сразу, ему требовалось несколько минут, чтобы разогреться, он неохотно передавал высокие частоты вроде звуков горна и виолончели, а иногда, когда на него находила меланхолия, нарочно окутывал все происходящее густейшей метелью. Барбаросса подозревала, что сидящий внутри хрустального шара демон куда хитрее, чем кажется. Что в моменты, когда оркестр, играя проникновенный ноктюрн Бургмюллера, подходит к кульминации, он специально ревет ослом за сценой или скрипит как ржавая цепь. Кроме того, по какой-то причине демон испытывает неприязнь к Кристофу Айхгорну[12] — стоило тому появиться внутри хрустального шара, неважно в какой роли и образе, в лирической трагедии вроде «Волшебной горы» или в батальной драме «Люфтваффехелфер», оккулус устраивал сущую какофонию — начинал мерцать, менять местами цвета, надсадно хрипеть, как умирающая лошадь…