Барчуки. Картины прошлого

Олешник шёл по берегам нашей степной речки ниже мельницы, провожая все её капризные низины, то подступая вплотную к ней ржавцами и болотцами, то оставляя над нею сухие холмистые берега, покрытые зелёною травою. Добраться до этих весёлых уединённых холмов сквозь тёмную чащу, болото и кочки, было для нас всегда великою радостью. Здесь росло несколько уцелевших дубков, и под тенью их, отражаясь вместе с ними и с бородатыми тростниками в чистых струях проворно бегущей речки, усаживались обыкновенно удалые странствователи позавтракать чёрным хлебом, унесённым из застольной, и только сбитыми в саду зелёными яблоками.

Лес отделяет нас от всего остального мира, и никто не заглянет к нам сюда. Отсюда не слышны шум работ и движенье на господском дворе. Здесь настоящая пустыня. Только дрозды чечокают в ольхах, да при повороте берега шелестит камышами быстрая струя. А на той стороне, где крутовское болото, ещё пустыннее. Там никогда не увидишь ни сохи, ни человека. Только изредка вырежется вдали на плоском горизонте согнутая фигура охотника с ружьём, с трудом шагающего в своих длинных сапогах, да легавая собака, бегущая впереди носом в землю, хвост вверх. Это бедный крутовский дворянчик Рафаил Тимофеевич со своим Коржаром.

— Коржар, Пармистон! Venez ici, сюда! — слышится нам в полдневной тишине его осиплый голос.

Но вот и он прошёл, и никого теперь долго не увидишь, сколько ни сиди здесь. Только коршун плавает высоко и бесшумно над кочками болота, высматривая молодых чибисят. Вот он трепыхается на одном месте прямо над теми тростниками. Он что-то видит в них. Мы пристываем к нему глазами. Вдруг коршун, как ключ, падает в тростник, сложив крылья. Зашуршал камыш, что-то пискнуло…

— Должно быть, утёнок, — говорит Петруша.

Но уже всё опять затихло, и не видно ни коршуна, ничего кругом. С берега на берег через узкую речку, распластавшись, как человек, неспешно подпрыгивая длинными ногами, большая зелёная лягушка, вся на виду у нас, спокойно переправляется вплавь. Вот где хорошо купаться. Дно твёрдое, почти один песок, и никому не глубоко: как в ванне сидишь. А вода какая прохладная! И сравнить нельзя с прудом. Рубашонки долой, и разгоревшиеся черномазые удальцы ныряют один за одним в освежающие струи. То-то наслаждение. Только одно скверно: тростники с лягушками слишком близко, того и гляди, на лягушку наплывёшь. Обсохнешь на солнышке, повалявшись на зелёном ковре, и опять в путь…

— Братцы, беда! Как тут быть? Ведь через речку не перескочим? — закричал оробевший Ильюша, когда мы, потные и всклокоченные, выбрались наконец к речке из чащи олешника.

— Нужно перескочить как-нибудь! — сказал Петруша, остановившись на берегу и оглядывая самым решительным взглядом ширину речонки. — Надо попробовать!

— Ну где перескочить? Разве ты не видишь, какая ширина? — удерживал его Ильюша, не желавший повторять опасную пробу.

— Ну-ну, ты пойдёшь, калека, причитывать! По тебе, ночевать тут! Не хочешь прыгать — раздевайся, вброд переходи! — с сердцем закричал Петруша. — На войне, брат, не разбирают, где мокро, где сухо. Ты слышишь, кричат? Ведь это наши догнали их! Прыгай, ребята!

Петруша отступил шагов на пять от берега, нагнул голову, как молодой бычок, и не раздумывая, со всего разбега перемахнул через речку: одною ногою он попал на береговую кочку, а другою ушёл в воду выше колена, обдав нас всех брызгами. Не успел Петруша схватиться рукою за пучок осоки, чтобы выскочить на тот берег, как Саша уже летел вслед за ним. Он долетел только до середины и шумно шлёпнулся в воду по самые мышки. За Сашей бросились и все мы; и все, кто ближе, кто дальше, окунулись в воду. Только Ильюша, полураздевшись, старался, попираясь пикою, осторожно перейти речку вброд.

С хохотом выскочили мы на болотистый берег, помогая друг другу. Вода текла с нас ручьями и с хлипаньем выливалась через голенища сапогов.

— Скорее, скорее! Некогда переодеваться! — торопил Петруша. — Беги как есть! Дорогой сама выльется!

Он сунул мокрый чулок в карман и натянул мокрый сапог прямо на босую ногу.

— Братцы, куда мельче? Где вы вылезали? — скорбным голосом закричал Ильюша, который теперь дошёл до середины реки и убедился, что стоит по пояс в воде.

— Что, жила? Ты всегда всех умнее! Всё по-своему выдумываешь, — гневно кричал ему Петруша, — вот и намок как мышь, а теперь теряй время из-за тебя, кисляка.