Бард

Зрелище, что предстало теперь перед моими глазами, походило на тот самый первый сон, нашептанный мне некромантом Мортимером, и одновременно резко от него отличалось. В моем мозгу стремительно пронеслась мысль, принесшая короткое облегчение, – то не была реальная картина будущего, что каким-то образом показал мне некромант. То был просто морок, наваждение, направленное на меня врагом, чтобы посеять страх и сомнение в моей душе. Но облегчение было недолгим.

В том видении погибали все мои товарищи, а теперь я точно знал, что Шеба, которая поддерживала меня под руку, осталась жива. Выжил и Джонатан, хотя тогда я еще и не знал об этом. Однако мертвых тел на поле брани оказалось больше, гораздо больше, чем в том моем видении. Там их было всего лишь несколько десятков, здесь – несколько сот хладных трупов. Они лежали вповалку, друг на друге, с искаженными яростью и страхом лицами, иногда с выражением удивления в чертах, мол, как это так – меня и вдруг убили. Лица мертвых зомби вообще были лишены всякого выражения. Что бы ни говорили мне до той памятной битвы и много раз после нее, в смерти нет величия, пусть даже мрачного. Смерть более всего ужасна своей обыденностью – в одну секунду живой, здоровый, полный сил воин превращается в вещь, в неодушевленный предмет, сраженный стрелой или ударом меча. Раз – и нет в нем больше жизни.

Рядом с тем местом, где мы теперь стояли с Шебой, лежало изувеченное тело моей Оррил. Ее мощная шея была выгнута в предсмертной агонии, лапы – изранены магическими шипами, а грудь рядом с защитной пластиной покрыта глубокими ранами. Очевидно, моя самка ящера упала на землю, сраженная заклинанием Мортимера, где и стала легкой добычей для зомби.

– Лучше бы это было царство мертвых, – прошептал я.

– Ну-ну! – похлопала меня по плечу Шеба. – Туда ты еще успеешь. Сам-то ты жив, это главное. Пошли к нашим. Осторожно.

Ведьма развернула меня лицом к склону, на котором утром этого дня мы строились перед битвой. Тогда нас было три сотни. Теперь на склоне, разложив несколько костров, расположились жалкие остатки нашей армии. Уже утром я узнал, что из трехсот воинов, вступивших в битву, уцелело только сорок шесть. Почти полностью полегли крестьяне, Хайдрик второй раз за этот год потерял почти весь свой гарнизон, орков осталось трое из восемнадцати. Я ковылял, опираясь на Шебу, и растерянным взором смотрел по сторонам. Я видел тело старосты Хвана, но лежало оно вовсе не так, как в моем сне – навзничь, раскинув руки, а на боку, видел и рыжего Александера, которого узнал лишь по его яркой шевелюре. Александер лежал ничком с клинком, торчащим в спине. В моем сне такого тоже не было. Утешение было слабым, но где-то в глубине души я чувствовал нечто, похожее на гордость от того, что чары некроманта оказались бессильны против меня. С другой стороны, та победа, что досталась нам в этой битве, была немногим и лучше поражения.

На самой вершине холма, там, где лесная дорога выходила в долину, лежал, вытянувшись во всю длину и раскинув поломанное крыло, дракон Фархи. Медленно, опираясь на Шебу, я шел к склону. Еще издали я услышал протяжные мысли дракона Фархи, сопровождаемые печальной музыкой:

– О, я бедный, несчастный дракон, вступивший в неравную битву! О Боги мои, Боги! Мое крыло сломано, мое тело покрыто ранами, мои раны обожжены огнем! И никто – никто! – не придет утешить израненного дракона, победившего в неравном бою! Силы покидают мое израненное тело! Ах! Я умираю! Лореанна, прекраснейшая и самая жестокосердная из драконов! Помни же имя дракона Фархи!

Дракон ныл, не переставая, в его разуме звучала тоскливая мелодия из тех, что исполняют на тризнах героев. Еще задолго до того, как я приблизился к нему, я уже еле сдерживал слезы от печали и жалости к темно-зеленому дракону. Взобравшись же по склону, я опустился пред ним на колени, обнял его за шею и склонил свою голову на покатый лоб дракона.

– Не печалься, Фархи! – подумал я. – Твоя печаль разрывает мне сердце! Мы и так потеряли слишком многих.

Пока я добирался до Фархи, поддерживаемый Шебой, она успела рассказать мне о подвиге Боба и о геройской гибели Риголана. Сердце мое было преисполнено скорби.

– Не жалей его, юный бард! – услышал я вдруг голос Лореанны. – Этот дракон проживет еще долго. Так долго, что успеет всем надоесть – и людям, и драконам!

Я поднял голову и увидел прямо перед собой глубокие, умные глаза драконихи-прорицательницы.

– Вот, пейте! – сказала Лореанна и занесла над нами свою левую переднюю лапу, согнутую в локте. Она разогнула ее, и из ужасного вида рваной раны на нас упали горячие капли драконьей крови. Я раскрыл рот, ловя эти капли на язык, Фархи вывернул шею и тоже раскрыл пасть, слизывая языком кровь Лореанны. – Пейте! – снова сказала прорицательница. – Нет в этом мире лучшего лекарства, чем кровь дракона!