Бардадым – король черной масти

У стенки мола сменяли друг друга белоснежные, как чайки, рейсовые лайнеры. Взяв курс на Батуми, ушла «Россия». Ее место занял «Адмирал Нахимов», пересекающий Черное море в обратном направлении, из Батуми в Одессу; ушел «Нахимов» – пришвартовался «Крым». Потом Ялта увидела «Петра Великого», «Грузию», «Сванетию»…

Бросил якорь туристский «Фройндшафт», расцвеченный флагами. Он привез студентов из Польши, Болгарии и Демократической Германии. Они ходили по городу стайками, увешанные фотоаппаратами, в темных очках, в рубахах и блузках умопомрачительных расцветок, голоногие, в шортах – и парни, и девушки. Милиционеры сконфуженно отворачивались: у них был приказ не допускать на улицах шорты. С соотечественниками они боролись беспощадно и самоотверженно, но перед иностранцами пасовали…

Один день Костя потратил даром. Собственно, не день, говоря точнее, а лишь вторую его половину. И не даром, даром не пропадает ничто, – это если только иметь в виду то дело, которое привело его в Ялту.

Словом, было так. Он стоял в кафе на набережной, у высокого столика с мраморной столешницей, и ел пельмени, макая их в уксус. Это был его обед, дешевый и сытный. А главное – экономия времени: не надо ждать официантку, не надо нервничать, дожидаясь, пока она выполнит заказ, – сам выбил в кассе чеки, сам получил из кухонного окна на поднос тарелку с прямо при тебе вынутыми из котла дуршлагом горячими пельменями – находи свободное место у столика, примащивайся и ешь.

Стена в сторону набережной представляла стекло от потолка до пола. Вся набережная – с полоскою моря за нею, стоящими на рейде пароходами – была открыта для обозрения. Уничтожая пельмени, Костя разглядывал фланирующую публику: туристов с «Фройндшафта», терракотовых от загара московских дам под зонтиками, в укороченных сверх всяких пределов платьях, своих сверстников, подражающих заграничной жизни, как она им воображается по журнальным картинкам и кино, – узконосыми туфлями и яркими носками, брючками в обтяжечку, хамскими, понимаемыми как свобода и независимость манерами: если сидеть, то задравши ноги, если идти, то поплевывая, с выражением истомы и скуки и циничного превосходства над всем, что только есть в мире, пошвыривая окурки под ноги прохожих.

Костя и смотрел и не смотрел, видел и не видел. С того дня, как начал он читать записки Артамонова, он целиком подпал под их власть, как бы сам переселился в то, о чем повествовал Артамонов, и сейчас, добирая последние пельмени, он находился одновременно как бы в двух местах – в Ялте, на набережной, за столиком кафе, и в топких, гнилых, начиненных комарами и гнусом белорусских лесах, вместе с Артамоновым, вместе с его друзьями-партизанами, вместе с младшим лейтенантом Уголковым, ставшим в отряде командиром подрывников-диверсантов и на последних прочитанных Костей страницах отправившимся взрывать мост на одной из важных для немцев железных дорог. Это было невероятно трудное и безумно смелое дело. Мост усиленно охранялся. Уже не одна попытка его взорвать кончилась неудачей. Чтобы все-таки к нему подобраться, не производя лишнего шума, незаметно для немецкой охраны, Уголков, нагрузив на спину два пуда взрывчатки, отправился к мосту один, взяв себе в помощники лишь деда-проводника из местных жителей…

Мимо кафе в обе стороны все шел и шел народ, и вдруг совсем близко от стекла, в каком-то очень легком и свободном движении, прошла девушка в белой трикотажной спортивного типа маечке, оставлявшей открытыми ее плечи, в клетчатой юбке из шотландки.

Она прошла, а Костя с недожеванным пельменем во рту, с вилкою в руке, так и оцепенел за столиком. Он не успел ее рассмотреть, не увидел лица, но это была она, Таня, та самая Таня, для которой четыре года назад вызывал он на темную окраинную улицу машину «скорой помощи», та самая Таня, из-за которой совсем по-другому, совсем не так, как он задумывал, после той ночи пошла его дальнейшая жизнь. Он помнил ее эти годы; мало сказать – помнил, как что-то заветное и драгоценное хранил где-то внутри себя, бережно и с какими-то очень сложными для себя чувствами, с надеждою и порою становившимся очень настойчивым желанием увидеть ее, и странной, останавливающей его робостью, когда он начинал думать, что сделать это совсем просто – ведь он знает дом, где она живет, и у него есть вполне оправданный предлог прийти и постучать в ее дом…

Он проглотил пельмень, вытер губы бумажной салфеткой и кинулся из кафе.

– Молодой человек, ваша сдача! – окликнула кассирша. У нее не было мелочи, когда Костя платил, за нею оставалось сорок копеек.

Костя сунул деньги в карман и, лавируя, чтоб не сбить кого-нибудь с ног, опять бросился к выходу.

– Молодой человек! Молодой человек! Газетки свои забыли! – вернула его к столику сборщица посуды, показывая на пачку газет, которые Костя перед тем, как зайти в кафе, купил в киоске на набережной.

– А, черт! – воскликнул в досаде Костя, хватая газеты.