Бардадым – король черной масти

– Сопляки! Какое у них право об таких вещах судить? – сказал мужчина зло, всовывая ноги в драных носках в стоявшие возле кровати огромные рабочие ботинки и затягивая сыромятные шнурки. – Что они понимать могут? Чего они в жизни видали? Их еще вчерась с ложки манной кашкой кормили… А тоже, гляди, высказываются, соображения имеют!

Нарочито громко топая ботинками, – в осуждение, – небритый, в перекошенном и задравшемся назади свитере мужчина пошел из комнаты, захватив с тумбочки мыло и грязное вафельное полотенце с грядушки.

Единственная на всю комнату лампочка под потолком горела тускловато, вселяя в душу чувство томительно волочащегося времени, скуки.

Костя открыл чемодан, переменил на себе рубашку, пиджак.

Пойти, что ли, пройтись, поглядеть на вечернюю Лайву? Заснуть сейчас он не заснет, вечер еще только в начале. Не сидеть же здесь, без всякого дела, в скучном желтоватом свете засиженной мухами лампочки…

Глава двадцать четвертая

Внутри длинного сарая, про который Лешка сказал, что это – клуб, горело электричество, вокруг, по воде, змеились растянутые, разорванные на лоскутья отражения света, падавшего из окон, и от их непрестанного змеения наглядевшимся на Каму Костиным глазам сарай показался пароходом на реке, плывущим куда-то в черноте ночи.

Человеческие фигурки сновали по мосткам, соединявшим сарай с сушей; сильная, ничем не прикрытая электролампа над клубной дверью сверкала так резко, что в глазах от нее возникала ломота. А в самом клубе в шумном, бестолочном сплетении с музыкой, мелодии которой было не разобрать, плескалось, ворочалось, топало что-то огромное, буйное, тесно заполнившее всю внутренность помещения, иногда даже явственно нажимавшее изнутри на стены, – какое-то единое стоногое существо.

Так же враз, как оно топало, ворочалось, всплескивало, толкалось о стены, стоногое существо это одновременно с музыкой вдруг оборвало свое шумное буйство, – будто выключили пружину, что создавала внутри клуба все это движение и шум.

Я сослан в себя. Я – Михайловское!
Горят мои сосны, смыкаются… —

услыхал Костя, протискиваясь в дверь клуба, в тесноту разгоряченных тел. Крепкий, свободного дыхания голос раздавался откуда-то из середины зала, из-за всплошную сомкнутых спин.

– Ну, завели шарманку! – недовольно проворчал кто-то сбоку.

Костя поглядел по сторонам: парни, девушки… Кто принаряжен специально для клуба, кто в будничном, рабочем – видно, пойдет отсюда прямо в смену.

Две девчушки на шпильках, вставая на цыпочки, помогая одна другой приподняться повыше, пытались впереди Кости разглядеть того, кто читал стихи. Они были поклонницы чтеца, и, как всем поклонницам, им было важно не то, с чем он выступает, а сам факт, что выступает – он; стихов они не слушали, стихи им были не интересны, им нужно было только видеть предмет их обожания, и они беспрерывно говорили между собою шепотом: «Видишь? Ты вот так смотри, так лучше… Смотри – руку поднял! Ох, а какие у него запонки! А бородка ему, верно, идет? Нелька – дура, небось теперь локти кусает…»

Они первые бешено зааплодировали, когда декламатор умолк, и закричали писклявыми крысиными голосками: «Бис! Бис!»

– Ев-ту-шен-ко! Ев-ту-шен-ко! – скандируя, страшными басами, сложив ладони рупором, рявкнула позади Кости группа парней.

Невидимый Косте декламатор начал читать что-то еще лирическое, тихо-тихо, так, что голоса его не стало слышно вовсе. Парни позади Кости снова требовательно рявкнули:

– Ев-ту-шен-ко!

На них зашикали, оборачиваясь; какой-то парень с красной повязкой на рукаве сделал строгое лицо и погрозил любителям евтушенковских стихов пальцем.

Костя так и не разобрал, что, какие стихи читали в центре зала. Две девчушки впереди него, напряженно встававшие на цыпочки, снова бешено заколотили в ладоши и снова пронзительно, противно завизжали: «Бис! Бис!»

Не дав чтецу насладиться заработанными им аплодисментами, грянула музыка – кларнет, аккордеон и барабан с тарелками. Толпа вокруг Кости немедленно пришла в движение, зашевелилась, мигом образовались пары, и начался, если определять точно, не танец, ибо в тесноте парам невозможно было совершить ни одного танцевального па, а какое-то всеобщее дерганье, раскачивание из стороны в сторону и перебирание ногами на месте под отбиваемый оркестром ритм.

– Вас можно пригласить? – кто-то бесцеремонно, цепко, в уверенности, что отказа не может быть, тронул Костю за руку.