Бардин

— Что за места мы проезжаем, дед?

Почесав затылок, старик ответил:

— Да это город-сад.

— Ты что смеешься, дедушка?

— Зачем же смеяться, всерьез говорю.

Оказывается, так называлось место предполагавшегося строительства города, к которому намечали приступить еще несколько лет назад. Развалины бараков и землянок — вот что осталось от тех лет. В ту пору какой-то остряк назвал это место городом-садом, хотя ни города, ни сада еще не было. Такое название настолько привилось, что Владимир Маяковский в своем стихотворении, посвященном строителям Кузнецкого завода, писал:

Через четыре года
Здесь будет город-сад.

Так впоследствии вспоминал Иван Павлович о своем первом посещении строительной площадки Кузнецкого комбината. Она ему понравилась: выглядела довольно ровной, к тому же по берегам Томи и Кондомы можно добывать песок и гравий для бетонных работ, камень. К сожалению, первое впечатление было обманчивым: когда снег сошел, площадка оказалась далеко не такой ровной — бугристой, с пнями и болотами. Потребовались значительные земляные работы. Но сейчас она понравилась главному инженеру. И он, тут же решив, что ее необходимо связать с железной дорогой, заключил договор с местным управлением Наркомата путей сообщения на строительство подъездной железнодорожной ветки. Это было сделано, хотя Иван Павлович все еще не имел соответствующих полномочий.

В конце марта Бардин появился в Томске, где тоже развернул энергичную деятельность — дал задание Тельбесбюро побыстрее запроектировать жилые бараки для рабочих, хлебопекарни, бани, водопровод. Работники бюро были поражены активностью нового главного инженера, к тому же явившегося сюда без официального распоряжения о своем назначении.

Когда Иван Павлович покидал Томск, в Сибири еще стояла суровая зима. А в Москве его встретило яркое весеннее солнце. Но Иван Павлович ничего не замечал, дел было очень много, и он целиком был поглощен ими: подбирал механизмы для строительства, договорился с Грум-Гржимайло о проектах кирпичеобжигательных печей и домен с выдачей рабочих чертежей к концу года и с известной организацией, руководимой академиком Шуховым, — о проекте здания для 150-тонных мартенов.

Кроме того, ему как главному инженеру надо было постоянно держать в поле своего зрения ход проектных работ в Томске и Москве. А помощников не хватало. Щепочкин сам инициативы не проявлял, ждал распоряжений.

Наконец в Ленинграде, куда к тому времени прибыли американцы, был составлен протокол, предусматривающий, что годовая производительность завода будет 525 тысяч тонн металла.

За всеми этими заботами Иван Павлович даже забыл, что официально он еще не может руководить строительством. Только в конце апреля 1929 года пришел приказ Председателя ВСНХ СССР о назначении его главным инженером Тельбесстроя.

Итак, ему доверено строительство огромного завода для родной страны по самому последнему слову техники! Не об этом ли мечтал он всю жизнь? И смел ли в старое время выходец из простонародья, рядовой русский инженер даже думать об этом? Теперь он отдаст весь свой опыт, все свои силы и знания, чтобы справиться со столь ответственным делом. Он чувствовал, знал, что справится.

А стройка должна была вскоре стать одной из самых крупных в мире, одной из важнейших в пятилетке. К ней были прикованы взоры всей страны. Следили и зарубежные «друзья». Коммунистическая партия и Советское правительство уделяли ей особое внимание. Как Днепрогэсу и Магнитострою. Вот что вспоминал об этом через несколько лет Бардин:

«Память прекрасно сохранила незабываемый вечер, когда перед отъездом в Кузнецк меня пригласил к себе Куйбышев. Мы были одни у него в кабинете. Валериан Владимирович подробно расспрашивал о Кузнецкой площадке, видал ли я ее, что она собой представляет, как, по-моему, должны, быть развернуты подготовительные работы.

— А проект Фрейна, как вы его находите?

Я ответил, что идея его, во всяком случае, правильна.

Куйбышев заинтересовался:

— Нельзя ли увеличить размер доменных печей?

Валериан Владимирович встал и продолжал говорить со мной, прохаживаясь вдоль огромного письменного стола. Часто он взглядывал на меня большими, по-детски чистыми, проникновенными глазами. И вдруг он обратился ко мне необыкновенно тепло, дружески:

— В Сибири теперь зима, Иван Павлович, холод, мороз трескучий. А хорошо! Я люблю сибирскую зиму! А вы не боитесь холода? Ведь вы, кажется, южанин. Но в общем сибирские морозы не так страшны, как их представляют себе непосвященные. Там очень интересные места, я их хорошо знаю…

Куйбышев немного помолчал.

— Сибирь, Сибирь! — продолжал он. — Первые русские цари превратили ее в каторгу, и поэтому Сибирь пугает, она кажется страшной. Недавно я прочитал об этом у Герцена. Вы помните? Я сейчас найду вам это место.

Куйбышев достал «Былое и думы» и начал читать: