Бардо

Данил Ечевский Бардо

Путь в иной мир – есть не что иное, как сам путник.

Демчог В.В.

Чикхай Бардо.

«О высокородный, ты находился в обмороке в течение последних трех с половиной дней. Как только ты очнешься от этого обморока, то подумаешь: «Что же случилось!»

Делай все, чтобы узнать Бардо. В это время вся сансара будет вращаться; и пред тобой предстанут видения различных сияний и божеств. Все небеса будут казаться синими».

Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.

Обними.

Жизнь – это процесс умирания. И как только не вредит себе человек, чтобы не умереть. Любое средство – лучшее, кроме правильного. Не живые, но все еще мертвые неспособны решиться на полную смерть, а потому выбирают маленькую. Каждый день. И неслучайно дым сигарет так жаждет впитаться в легкие. Убить себя не своими руками. Руками другого. Да! Да! Так, чтобы это была любовь! Как покончить с собой, не убивая себя? – Влюбиться. Худшее из того, что можно сделать. Наверно именно поэтому это так хорошо всем удается. Влюбиться в такого же! Трупов много. Их всегда больше. Они ползут друг к дружке сквозь время. На ищущих до крови коленях. Встречаются лишь потому, что никогда не должны были встретиться. Нельзя. Не в силах убить себя, но в силах убить другого. Совместный суицид – это их любовь. Умереть вместе. Друг от друга.

– Я уже еду. Скоро буду.

– Нет, не будешь.

– Что это значит?

Но ответа нет.

– Пожалуйста, ответь.

Но нет ответа.

– Возьми трубку. Хотя бы скажи мне, что происходит. Просто скажи. Ну за что ты так со мной?

Вера выключает телефон. Роман просит таксиста ехать быстрее. Забегает в подъезд. Стучит в дверь. Жмет на звонок. Отключен.

– Прошу, впусти меня. Ну зачем ты так со мной?

Он кричит в угрюмое лицо двери, умоляет ее. Ответа нет. Ничего. Подъездная полутьма. Мигающая лампочка повесилась на худом проводе. Тишина, прерываемая лишь криками чужих жизней. Роман стоит у двери. Он падает на нее. Ждет, что та поймает. Но у двери нет рук, как и у людей. Сползает вниз. Обнимает ноги. Пытается проглотить горло. Челюсти пальцев кусают лицо. Ногти хотят крови. Подъезд ничего не чувствует. Он только пасть с множеством голосов. Крики ссорятся, рассказывая об одной и той же жизни: одинаковой у всех, своей у каждого. Роман плачет.

Сверток человеческой бумаги. Как бы ветер не унес Романа. Неуклюже-оброненная капля человечины. Харчок на полу. Клочком мясного мусора Роман ненужно валяется у ног двери, жмется к ее подошве. Сознание Романа жмется к Вере. Но как одна, так и другая – холодны. Одна и другая – закрытые двери. Человеческая кожа тепла, как лед. В объятиях – замерзаешь.

В минуты вроде этих. Роман всего ближе к Вере, когда ее нет. И когда он противится ей… Чем больше он сопротивляется миру, тем меньше сил сопротивляться, тем уязвимее сила. Чем больше прячется в одежды, тем обнаженнее его тело. Роман борется с Верой. Но чем дальше он от нее разумом, тем ближе – сердцем.

Она всегда далеко, особенно когда лежит у него на груди. Целует его кожу. На прощание. Спокойной ночи. Она лжет. Их тела в одной кровати. На расстоянии прикосновения. Такого нежного и теплого, но невозможного. Отворачиваясь, она каждый раз сбрасывает труп Романа в яму полного вселенского одиночества. Спокойная ночь – это то, чего он не знает. То, чего не желает ее сон.

Фантазия Романа проползает сквозь стену червем. Пытается узнать. Вновь и вновь: любит ли она его? Роман видит ее. Несчастное безумие с широко-испуганными глазами, что не пускает Романа. Не дает помочь. Быть может, стынет сейчас у двери. Как у своей последней двери. Безумие, которое он любит. Оно не знает, что ему делать. Дома, как в гробу. На земле, как под землей. Заплаканная мумия. Игрушка страхов. Тщетная минута, вздохи тщетны. Призрак, скомканный в тревогу. Ноги тихо бродят. Губы подергиваются. Боится ротик. Шаги не уверены, есть ли они на самом деле. Болят тонкие колени. Они слишком долго бились о пол. В сомнении согнута спина. И мертвый свет. Вера. Жизнь цветет, как дым и сигаретный уголек. Нет силы, чтобы вырваться. Есть силы, чтобы тлеть. Пустая комната. В воздухе, как в океане, плавает лед. Безмолвно кресло, затертое мыслями до дыр. Возможно, она сейчас заглядывает в скважину замка или в глазок. Нет ничего, но есть вопрос: впустит или нет?

Сейчас, когда Роман растекся по полу и всего на свете ближе к ней заплаканным сердцем. Будет ли еще хоть что-то? Его любовь понимает все. Но это все, что она может. Дверь обита черным дерматином, на ней ромбы. Навзрыд молчат глаза. С дверью не поспорить. Дверь лучше всех на свете знает, как правильно и что верно. Она просто закрыта. Разбейся о нее. Люди говорят, что счастье существует и не врут. Но счастье всегда остается за дверью, сквозь которую нас не пропустят.