Бардо

Кр-кр. Рычит замок. Нараспашку вонь. Поток. Темный огонь в глаза. Обои полуслезли и пытаются бежать со стен. Подъезд захворал старушечьим трепом. Дряхлым, как гнилые зубы, спертым, как паранойя и разумным, как галлюцинация. Из-за плеча глазеет на Романа съеденный белой краской дряхло-деревянный подоконник. Нам нем блаженные пенсионеры, будто в европейской кафешке: денежное дерево, фиалки, фикус, бегония и кактус. Устало обнимаются в горшках, как досыта наевшийся тучный хрен на унитазе с сальной газеткой в руках. Теплый уход старушечьих рук вновь и вновь наливает растения зеленкой, не позволяя им сделать то, что давно сделала кожа этой некогда девушки. На месте, что не упустить глазами, желчная фотография. Выцветший останок с ленточным червем поперек: черной отметиной вечности. Цветы живы, пока ее сын мертв.

– Рома, хороший мальчик. Чего тебе?

– Да я.. Валентина Вячеславна, скажите, а вы не знаете, где Вера?

– Она умерла?

– Что?

– Котят видал? Вон там на лестнице у нас сидят. Черт его знает, оставил кто-то. Я их сегодня покормила…

– Валентина Вячеславна.

– А? Чего?

– Вы не знаете, где Вера?

– Кто?

– Вера.

– О-о-о. Девка-то твоя?

– Ну да.

– А-а-а, загуляла? А я говорила тебе, что баба твоя..

– Валентина Вячеславна, она пропала.

– Так взяла и пропала?

– Да. Может вы слышали что-нибудь? Или видели, как она уходила?

– Видеть не видела, но знаешь, что я тебе скажу, внучок?

– Что?

– Час тому назад или больше. Я тогда как раз выключила телепередачу. Думала поспать немножко. Отложила это, пульт, все. Ложусь. Свет выключила. А там, у вас, за стенкой кто-то все кричит и все воет. У-у-у. Как зверь, ей Богу. Я думаю, да что такое? Все падает, разбивается. И так еще воет страшно. И голос прям такой: как у черта. Я тебе говорю, какая-то дьявольщина в этом доме. Я так и встала, перекрестилась и больше не спала. И еще вот совсем как раз до того, как ты пришел. Опять слышу, дьявол стонет. Прямо вот под дверью моей стонет. Я сразу включила передачу, чтобы не слышать дьявола.

– Валентина Вячеславна, ну а Вера?

– Кто? Ай, да брось ты эту девчушку. Говорю тебе, пускай катится колобком. Ты себе лучше найдешь. Ничего хорошего с ней не будет. Не-бу-дет.

– Ничего не знаете?

– Не знаю и знать не хочу за твою прошмандовку, прости меня Господи.

– Ладно, Валентина Вячеславна, я тогда пойду. Спокойной вам ночи.

– Да. Ты пойди. И тебе всего хорошего, внучок. А девку свою эту забудь. За-будь.

– До свидания, Валентина Вячеславна.

Ему приходится. Роман уходит. Этот диалог мог бы еще длиться, как лестница. Поворот, поворот, поворот, вечность. Вечная несправедливость, дорогие машины. Когда Роман выходит на улицу, ему встречаются смуглые лица. Жестоко засевшие в глупых глазницах. Несколько мужчин. С ними какие-то цыпы с приталенными и затушенными лицами. Ладони на талиях. Одноразовая помойная яма с гламурной одноразовой любовью. Больше половины квартир – на одну ночь. Этот простит-дом. В нем все одноразовое, кроме помоев и грязи. Прохлада. Во дворе. У входа. Еще одна свора голов с гноем вместо мозгов. Агрессивный гной. Пара иномарок и хохот. Роман духом бредет сквозь вражеский воздух. Подальше от подъезда. Где она?

После того как однажды Вера пропала на весь день, они установили себе приложения по отслеживанию местоположения. Чтобы всегда суметь найти друг друга. И не только в постели с полным непониманием, где они. Зеленая точка на карте зависла на месте: «Дом» и усмехается над Романом. Над его пытками. Вера была в сети три часа назад. Три часа назад она отключила геопозицию.

Каждому есть, что терять. Это отлично. Ведь именно способность терять делает нас живыми. Указывает на то, что мы живы. Жив только тот, кто теряет. Ничем не владеет лишь никогда не существовавший. Каждый умерший, так же, как и каждый не родившийся, никогда не существовал. Ведь ничего, кроме сейчас нет. И само это «сейчас» – жуткое место.

Во дворе никого. И те, что были, ушли. Лишь тьма, что бегает за спиной и прячется щекоткой возле висков. Близко. Далеко. Качается месяц. Жизнь не кончается. Во дворе никого, только Роман и час ночи. Всех углов не хватит, чтобы спрятаться. Минуты волокутся дальше. Их нет. Уже два на часах. Ему страшно. Где же она? Романовы нервы озираются по сторонам и, спотыкаясь, бредут к изнеможению. Романовы ноги – к лавочке. Осесть в грунте под ногами. Романова голова пролазит в узкое пространство жуткого воспоминания.