Бардо

Она не успевает. Поцелуй заставляет слова замолчать. Губы к губам. Губы дрожат. Она нежно толкает Романову грудь, чтобы сделать вдох поглубже. И снова, по-новой, в него. Поцелуй в поцелуй. Он – в нее. Он ревет на лавочке посреди ничего. Тело к телу. Это не дело. Ее ножки тонкими струйками тянутся вверх. На носочки. На ладони у ночи. Ночь веет, ночь бредет прохладой. Смело и нагло. Тихо протискивается между телами – ветер. Романо-тело теплеет, розовея, и чувствует, как тепла ее кожа. Обнажая поясницу, живот, коротенький топ позволяет Роману прильнуть, погладить мягкую талию. Не надо. Невинно и нежно, как масло. Это нечто из сказки и почек цветущих деревьев. Медовой прослойкой под кожей у ветра. Не веря, он верит. В варенье из Веры и безвременье из пары минут. Еще пару минут. Счастье на ножках из крохотных крошек радости. Покрошись еще краткими короткостями, печенье. Не укрывайся кротом в почве. Прошу, подожди пару минут, море. Отщепи ему еще пару пресных минут до соли в глазах и горле. Бездна под лавочкой и горе. Романовы руки хватают Верену спину за дрожь. Сглаживают в штиль нож. Жмут к себе сильнее. Они не знают ничего друг о друге, но уже понимают, что не смогут вынести друг-без-друга. Им так хорошо. Так хорошо, как хорошо не бывает. Едва взглянувшее на свет внезапное счастье не успело обрезать пуповину. Оно уже бежит любить и кататься на каруселях. Пуповина обязательно вернет его на место. В липкий живот, в жидкое рождение. Их счастье еще слишком молодо, чтобы прожить долгую жизнь. Жизнь стариков. Роман замечает, что их губы смачивает что-то соленое. В их поцелуй вмешиваются слезы.

– Ты плачешь?

– Нет, нет, просто…

– Что-то случилось?

– Ничего.. прости. Мне нужно идти.

Вмиг угасает миг. В мире вновь замерзло все тепло. Он не понимает.

– Но почему? Я что-то сделал не так?

– Ничего. Ты все сделал правильно, это я.. Мне просто, просто нужно идти.

Роман аккуратно берет ее за руку, но Верена рука вырывается, хочет ускользнуть, ускользает.

– Постой, постой!

Роман потрошит карманы джинсов ножами пальцев. Билет!

– Погоди! Подожди немного!

Он догоняет Веру и втискивает свой билет в ее сухую, как дождь ладонь.

– Вот. На нем есть мой номер. Прошу, позвони мне.

Вера ничего не отвечает.

нет времени на пустяки.

нет слов на главное.

ничего

ни для чего

не хватает.

она лишь проникает еще раз в его ночные глаза

и

уходит.

Пластмассовая ночь.

«О высокородный, то, что называют смертью, сейчас приходит к тебе, и посему прими такое решение: “О, настал мой смертный час. Обратив смерть себе во благо, я буду действовать так, дабы обрести совершенное состояние будды, ради всех чувствующих существ, населяющих безграничное пространство небес, укрепившись любовью и состраданием к ним и направив все мои усилия на достижение Абсолютного Совершенства».

Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.

Она обязательно придет. На улице холодно. Ночь. Теперь, когда его сидящее на лавочке сердце забилось медленнее, Роман заметил лед. Легкий летний ледник в океане воздуха. Паранойя никуда не ушла. Паранойя просит пациента плестись на свет. Она смешалась в коктейле с надеждой. Укрылась в тонкой дрожащей одежде. Шизофреник-замочек на кофте трясется. Бедный бледный бегунок, он так же расстроен, как и хозяин. Замочку на кофте тоже тревожно. И вся застежка, – змеистая молния, сцепленный, как шахматы, рот. Звеньями, зубьями – эта молния так похожа на Романовы зубы. Зуб на зуб. Ряд клыков. Зуб на зуб не попадает. Когда Романовы зубы стучат и нервно смыкаются. Затем размыкаются. Как бы не подавиться, глотая голыми горлами воздух так сильно. Роман решил ждать Веру здесь. Где бы она ни была, Вера должна вернуться домой.

Двор сгущается над Романом. Жуткий человейник обставил со всех сторон. С одной из крыш на него глазеет ненавистное: «ДомСторойИнвест». Сознание сгорблено на лавочке. Разобрано на печальные снимки фотопленки. Из прошлого, прошлое. Зрачки скачут по окнам. Как бы им черным не слиться с ночью. Одни окна пустынны, в других еще что-то живет. Некоторые балконы залиты. Доверху. С пола до крыши вещами ненужными, нужными, тучными, грубыми. Тошная домашняя утварь, велосипеды, банки, гитары, матрасы, постели. Они тянут тебя за ткань воображения. Сколько в этих матрасах дыр? Сколько здесь квартир? Каждая из них – полная интриг, приключений по комнате, ссор и детей, слияния-разлияния душ и мертвых сердец – история сожительства. Есть среди них и такой балкон. Какой? А что с ним? Почему это важно? А вот, он завален тучными мусорными пакетами. Неужели жильцы этой квартиры не могут выкинуть мусор? И к чему это? А подумайте.

Каждый день после работы. Каждая дверь в этом каждом доме, как робот. Захлопывается плевком в лицо тому, кто за ней живет. Каждый новый вечер, проглотивший новый день, блюет. Все, что остается в этом случае оптимисту – раздумывать над тем, почему этот сгусток слюны такой вкусный и почему сливной бочок жизни наполовину полон. Пускай даже и чей-то мочой.