БАРДЫ

за окнами шло Бологое -

все мимо и мимо меня.

Нежная, импульсивная аура Клячкина кажется мало совместимой с жесткой, вязкой смыслописью Бродского, у которого Жизнь фатально обрушивается в До-жизнь, а ведь и у Клячкина Небытие подстерегает привычную жизнь - по «мелочам», но неотступно.

Питерские пейзажи Клячкина - чертежи, зыблющиеся на хляби. В предутреннем сумраке силуэты мягко обретают фасады, геометрические тела, «названные домами», держат линию с угла до угла…

Под прямым, под косым -

Все равно под каким,

Но крестами попарно

Проспекты лежат,

Где под серой броней

Петербург сохранен

Тот торцовый, что прямо

К болотам прижат.

И все - бесследно, и все тает в дымке…

Еще лейтмотив - сигарета. От незабываемого раннего: «Сигаретой опиши колечко, спичкой на снегу поставишь точку» - до «горького дыма от папиросы», скрашивающего израильский дурман, - через всю лирику - дымок, дым, пепел…

Где- то на середине пути -в поезде, бегущем мимо, - запоминающийся образ: «стоят в проходе мужчины, держась за дымки папирос».

Тут- то и проступает основная черта клячкинского мира: не за что держаться. Положение ложное… бомбы -в ящиках, ядра - в атомах… Бред! То ли жизнь, то ли сказка, то ли есть, то ли нет. Предметы бестелесны, контуры скользят. «Там, где еще вчера плыл твой плотик, нынче пузыри на болоте». Проклинаемое плаванье: «то и дело накладывать пластырь, заделывать в корпусе течь». Сравнить это мученье с тем, лихо летит через пороги и перекаты лодка Городницкого, - для Клячкина это мученье почти невыносимо.

Глотая, как слезы, потери,

сочти немудреный свой груз.

Вот видишь - плывешь. А не верил!

Тебя еще хватит на грусть.

Детдом ли привил такую готовность к потерям, блокадная ли обреченность сказалась, - но надо всеми жизненными перипетиями прячется у Клячкина - готовность к беде, к потере, к одиночеству. Хочется в норку, «в какой-нибудь маленький домик», где «дважды два - четыре», и только три пары родных глаз… А жизнь выталкивает в толпу, навязывает роли.

И холод слов, и недоверье глаз,

и расстояния здесь ни при чем -

Нас разделяет только то, что в нас,

Что серой тенью встало над плечом…

Причина - в нас самих, это точно сказано. Внутри души - «что-то такое», что все внешнее кажется ложным. Лейтмотив: «слова - лгуны». Говоришь: «жить», но это лишь похоже на то, что думаешь. Слышишь «любовь», а на самом деле тебя грызут, «как шоколадку». Думаешь: день высветит, а день пролетает призраком. Думаешь: ночь объяснит, а ночь еще больше запутывает. «Давай поверим, что слова не лгут», - но напрасно: «все поддельно». «Ни капли правды». То ли был, то ли не был. То ли жил, то ли не жил. Назови любовницу женой, жену любовницей, перейди на «ты», перейди на «вы» - слова вывернутся, любая правда вывернется на ложь.

Особенно остро это ощущение «скользящей» реальности выявлено в полемике с Владимиром Высоцким, который, как известно, не затруднялся в определениях, кто друг, кто враг, кто трус, кто герой. Клячкин отвечает:

Надоела мне твоя правота,

ошибаться - это право мое!

«Ошибаться» - сказано в запале спора. Речь не об ошибках, а об общем ощущении реальности как подменной, зыбкой. Это - глубинное мироощущение Клячкина, и в этом - загадочный шарм его поэзии. «Ветер отражения полощет»… «Твои руки, как ножи, как двуликие. И куда ни положи - всюду бликами»… «Мне проснуться надо давно»… Проснулся: то ли ты, то ли не ты. Мир - наоборот. Слова - навыворот.

«Вы думаете - слова? Я был и землей, и травой, и небом - пусть иногда - и только я не был собой». Легко, когда все это в шутку. Какая-нибудь очередная пляска-цыганочка. Какая-нибудь «южная фантазия». Она - француженка, а ты… японец… нет, азербайджанец… нет, американец. «А утром пепел слоем на ковре (пепел! - Л.А.), и ночь мигнула и прошла. Я так старался, ах, как я старался! Она, конечно, русская была, а я опять евреем оказался…»

С евреями разберемся, и уже скоро. А суть-то в чем? В том, что жизнь - вся! - симфония подмен. Музыка подмен! Гармония подмен!

«Почва под ногами полна именами»… «Сколько названо дорог твоим именем! А иначе я не мог - ты пойми меня…» «Имена переставь…»

Вот теперь вчитаемся в одну из самых пронзительных песен Клячкина, околдовавшую меня тридцать лет назад, в 1963-м. Как это рождалось? «Имена переставь! Имена переставь! На место моего имени - другое имя, и все будет в порядке! И знал, что вру! Ничего в порядке не будет, а будет все наоборот! Вот в песенке все это…»

Не гляди назад, не гляди -

Просто имена переставь.