Да что говорить: ему сошло даже то, что он сыграл положительного… милиционера - оперативника Жеглова. По габитусу-то у его героя - что с милиционером общего? Да он «мусоров» ненавидеть должен! А он: «Побудьте день вы в милицейской шкуре- вам жизнь покажется наоборот. Давайте выпьем за тех, кто в МУРе - за тех, кто в МУРе, никто не пьет.» И что? Выпили. И еще раз выпили. И еще. Все свои.
Высоцкому простили, от Высоцкого приняли, из рук Высоцкого сожрали все, хотя вроде бы он воплощался в таких героев, которые начисто, напрямую противостояли и противоречили первоначальному анархо-бунтарскому «разносу».
Да так ли уж противоречили?
Система его воплощений по-своему логична. Элементарный ход: от забулдыжного хулигана - к картинному пирату с ножом в зубах. Далее - к пещерному человеку с дубиной. Далее - к какому-нибудь зверю-хищнику, соседу по ветви на древе эволюции. А там и до «жирафа» недалеко: «Жираф большо-ой - ему видней!» Фантазия железно срабатывает, потому что построена по безошибочно найденной стилистике «тюремного рОмана».
Другая цепочка не менее логична: хулиган - псих с Канатчиковой дачи - смертник из штрафбата - десантник, которому жизнь не дорога…
В сущности, так или иначе все у Высоцкого упирается - в войну. Дубинами или танками-самолетами, но всегда у него - драка, бой, схватка, атака, штурм, напор, прорыв, рваные глотки, разбитые черепа, выпущенные внутренности. Солдатский надсад - самый точный адрес для уникального хрип-вокала.
В этом есть, я думаю, глубокая интуиция. Когда-то древнегреческие мудрецы много спорили, «что из чего», и, в частности, что фундаментальней: афинская мерность, спартанская доблесть или еще что-нибудь. А Гераклит взмыл надо всем этим и понял: причина - персы, бесконечная война греков с персами; из войны - все.
Поколение «последних идеалистов», выдвинувшее Высоцкого, выварилось добела в «социализме», «коммунизме» и прочих идейностях; поэтому трудно было понять, что «сталинские лагеря», троцкие «трудармии» и прочая советская казарма - не от марксизма-ленинизма, а от двух мировых войн, располосовавших Россию, и от ожидания третьей… Высоцкий - не Гераклит, разумеется, и вообще все-таки не философ, но что в основе всей той вывернутой реальности, которая ему досталась, лежит ярость дерущегося солдата,- он почуял шкурой. Экипировка 1941 года приросла к нему сразу и намертво. Его записали во фронтовики, не вдаваясь в возрастную арифметику, так что, отвечая на письма слушателей, он должен был объяснять, что войну первоначально вычитал из книжек. Все равно, по психологической первооснове он был тем, кого пел: окопником, блокадником
Вот однако дальнейшие превращения воина уже в мирное время: подводник - аквалангист - спасатель… Альпинист-скалолаз… Далее «силовики» выходят на Большую Спортивную Арену. Впереди боксер. За ним - штангист. Затем - футболист, кумир послевоенной публики. И дальше - по олимпийской программе: метатель молота, прыгун в высоту, прыгун в длину… А шахматы?! - возопит ядовитый оппонент Высоцкого. Как же, есть и шахматы! Вон один наш сел против Шифера, то бишь Фишера, да в трудный момент кулак ему из-под стола показал, - так Фишер, то бишь Шифер сразу на ничью согласился!
Смех смехом, но если к этой славной галерее типов добавить шахтера да шофера, - о которых Высоцкий тоже сложил вдохновенные и достоверные песенки, - получится не что иное, как шеренга положительных героев, освященных всеми идеологами Советской власти за все ее восемьдесят лет. И сотворил эту шеренгу - тот самый Высоцкий, который от лица бунтующего народа всю свою сознательную актерскую жизнь разносил эту Власть! И она его простила? Простила. И понятно, почему. Как-никак, в годы, когда пошел он писать и играть в «театр и кино», то честно отработал шеренгу таких крутых первопроходцев, таких образцовых для подражания отличников эпохи, таких надежных восходителей - «лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал»! - что Власть должна была ему быть благодарна.
Власть - да. Но почему ему все простил - народ? Простил именно эту череду официально-признанных героев - от альпиниста до милиционера, - шеренги, которая начисто, казалось бы, вывернула первоначальную фигуру «своего парня» - выпивохи и дебошира - во что-то положительно противоположное.