Вывернула. Но не отменила. Тут - главная загадка поэтической и артистической судьбы Высоцкого и, я думаю, ее разгадка. Выворот смыслов. В кого угодно может воплотиться и превратиться лирический герой: в бандита из подворотни, в грека из анекдота, в невменяемого психа, косматого жлоба или героя-летчика,- но вы не ухватите, где же его «подлинность». Потому что подлинно здесь - само превращение, невесомость перехода, упоение маской. Иногда герой берет себе напрокат имя. Иногда это «Ваня», чаще «Николай», но между прочим никогда - Владимир. Точнее же всего вот что: «У меня было сорок фамилий, у меня было семь паспортов». Смена паспорта - экстатическое мгновенье, обретение вожделенного лица, нервный катарсис. Если бы поэзия Высоцкого была бы ориентирована на один какой-нибудь тип, - это и было бы «припечатано» - одна мелодия на все песни. Но непрерывное и бесконечное перевоплощение - это та самая внутренняя горячка, которая выплавляет неподдельную строфику-мелодику Высоцкого. Это веселое наращиванье абсурда. Этот покупательский кавардак мужика в городе: «Где же все же взять доху, зятю - кофе на меху? Тестю - хрен, а кум и пивом обойдется. Где мне взять коньяк в пуху, растворимую сноху? Ну а брат и самогоном перебьется!» В чем прелесть? В непрерывном вывороте смыслов. Жизнь - наоборот. Входишь через черный ход - выходишь в окна. «Жизнь моя - и не смекну, для чего играю».
«Для чего?» - вопрос вполне арифметический. Алгебра же состоит в том, чтобы вопрос не возникал. Ни один облик, схватываемый в нервическом экстазе, не должен быть удержан как постоянный; от всякого облика хочется немедленно освободиться. То есть, по-народному говоря, «сбежать». Какая ж там гармония? Как какая! Перевернутая. Жизнь «обратным счетом».
Очень русский, очень народный ход воображения: это все, что имеется, «не считать», а начать все заново. Очень русский, очень народный инстинкт - инстинкт народа, собранного с гигантских пространств и в гигантские пространства глядящего. Хорошо там, где нас нет. «Опоньское царство» - вечный магнит для русского скитальца. Наш, если и сидит сиднем, то просто разрывается от соблазна «все спалить», «бросить» и податься «на край света». Объяснять это «по-умному» глупо: получатся «общепринятые перлы», которыми, впрочем, Высоцкий виртуозно пользуется, маскируя горячку духа. И вообще: есть вопросы, на которые нет и не будет ответов. Ответы - для «умников». А мы, бог даст, проходим в дураках. «Дурацкое» примериванье одного колпака за другим, одной маски за другой, одного карнавального носа за другим - и есть тот самый «бред», который конгениален бредовой ситуации:
Классно обернуто. Ответов навалом. Вопрос засекречен.
Вопрос, можно сказать, приблизительно вот такой: куда деться от себя самого?
Еще более важный и тревожный вопрос: насколько состояние героя совпадает с состоянием народа?
«Я из народа вышел…»
Лучше сказать не «вышел», а «сбежал». И правильно сделал. Потому что и в народе главное потаенное желание - «сбежать».
«Сбежать куда-нибудь туда…»
Куда же? Круг возможностей - при всей парижской визуальности - в сущности недалек от Тюмени. По пьянке подраться и побрататься с французом - это, конечно, экзотика. Но братание Высоцкого с русскими народными скитальцами- не экзотика, это тот самый глубинный, подлинный, реальный духовный контакт, который и обеспечивает ему фантастическое народное признание.
Француз про это сказал бы как-нибудь парадоксально кратко, вогнав в «острый галльский смысл» невыносимые противоречия. «От жажды умираю над ручьем».
У нас все шире, смачней и медленней. Есть чем жажду залить и без ручья. Сидя у телевизора, весь мир понять можем:
На весь мир спето!
А еще лучше - когда диалог привольно растянут, и можно излить душу обстоятельно. В письмах.
Она - ему - в город, куда он отбыл «по делам», а также за покупками: