БАРДЫ

У Луферова - мелодия финиша, и молодая сосна с тем и растет, чтобы ее срубили, затесали в борт корабля и… и… все: бесследно.

Перекличка с Анчаровым:

…Тихо капает вода…

Ну, а может, не вода…

Может, черным пыльным ходом

Пробирается беда?

Анчаров вслушивался, как по капле уходит жизнь: «кап… кап…»… Это была беда, обрывающийся полет. Но «черный пыльный ход» для Анчарова невозможен, у него черной была - бездна, и пыль была - звездная.

А если вы скажете, что баллада про «черный ход» - это перекличка скорее с «Черным котом» Окуджавы, чем с анчаровской капелью, я отвечу, что игра с Булатом у Луферова еще более красноречива.

Герой Окуджавы «дежурил по апрелю». По романтической мелодии дальше ждешь, что расцветет - май.

Луферов делает шаг не вперед, а назад:

Мой март на все лады меня ругает…

У Булата «шарик» улетал. У Виктора - падает:

…Упал человек,

тот, который мечтал

пронести сквозь наш век

разноцветную связку шаров…

Там пелось: «Возьмемся за руки друзья, чтоб не пропасть поодиночке».

Тут:

…Затерялись в толпе они поодиночке…

И наконец - бессмертный булатов диалог с богом, оркестрованный как бы под Вийона, но передающий именно его, Булата, веру в безграничность божьей щедрости, в нескончаемость даров, в неиссякаемость благодати: проси, чего хочещь, дано будет - всем! И тебе тоже, но это уже не так важно; важно - что всем: и злым, и добрым…

Теперь - ничего, никому. И просить бессмысленно. Не поможет. Даст башмаки - окажутся дырявыми. Посох даст - вечно обречет скитаться. Кувшин окажется без дна. Вот так: у Булата - передышка, и вообще все, кому чего хочется, а у Виктора:

…И такая впереди дорога длинная,

И судьба короткая одна.

Лей, не лей - кувшин-то

Бог мне дал без дна.

Путь закольцован. Полеты отменены. Крылья надломлены. Огненной зари не будет. Всадник, поскакавший куда-то (до красной реки, моя радость, до синей горы?) никуда не доедет - будет блуждать в тумане. Маленький солдат более не ждет ни врагов, ни наград…

…Как в битве был король убит

и наголову был разбит

его гвардейский полк,

как плача мчался вдаль гонец,

и сердце билось, как птенец…

И музыкант умолк.

Виктор Луферов ищет облик для своего лирического героя - романтика, угодившего в безвременье, скитальца, потерявшего дорогу, бессребреника, попавшего, вместо пира, на рынок… И находит: его герой - чудак, скоморох, потешник.

Стоит на одной ноге. Его спрашивают: «Ты что, дорогой?» - «Да так, - отвечает, - пустячок. Сверчок в башмаке поселился. Ну, не сидеть же такому гостю одному - нашел подругу. Та поселилась в другом башмаке».

Что будешь делать, дорогой?

Встал на руки.

Я освобождаю сюжет от словесной магии, чтобы лучше выявилась знаковость позы. Ступить некуда! И взлететь нельзя. Паркет скользок, мостовая бугриста, люди кольцом стоят, глазея на чудака.

Луферовский мир чреват театральным представлением.

Оно и осуществилось.

Подвальчик, где размещается луферовский театр «Перекресток», показался мне сначала сюрреалистической выставкой предметов старины, но с началом концерта я понял, что это музыкальные инструменты, из которых Луферов виртуозно извлекает звуки. Половины предметов я не распознал, а из тех, которые распознал назову: кусок шланга (при размахивании - звук вьюги), цепь (кандальный звон) и железная коса (при отбивании - фантастический благовест).

Соответственно, исполнитель песен вселяется в образ то звероватого таежника, то двужильного каторжника, то пронзительно голосящего нищего, а то - купчика-охальника, гуляющего на ярмарке:

- Ой, теща мой, теща ласковая, ты пошто же меня с дочки стаскивала!

Прошу прощения за цитату… но если учесть, что все это поет бард в свое время рожденный из пены, которую взбили основоположники жанра, то смысл театрального представления становится серьезным: перед нами все то, что как раз не «вмещается» в бардовский канон «шестидесятников».

Канон - это задушевность гитары, отрешающей певца от скандально-кандальной реальности, от нее бард как бы откатывается в тайную свободу.

Виктор Луферов - один из корифеев второй волны, пришедших в авторскую песню сразу после Окуджавы, Новеллы Матвеевой, Визбора и Кима. Пришли и уперлись в ту самую реальность, которую те в упор не видели. А эти уперлись: поставили реальность «торчком».

Они- то -по душевному состоянию - может, и не чудаки вовсе, они романтики, опоздавшие на пир, добряки, которых не понимают, щедрые дарители с дырявыми карманами и кувшином без дна.

Оценим теперь поэтическую ткань, в которую облачены сюжеты.