Барды Костяной равнины

Найрн с Оспри остались пить пиво и слушать Уэлькина после того, как тот опорожнил еще кружку и миску корнеплодов с тушенной в пиве бараниной. Когда Оспри улегся щекой на стол и захрапел, Найрн разбудил его, бросив на стол несколько позеленевших монет из Приграничий, и поднялся. Услышав сквозь музыку звон медяков, к ним вышел попрощаться тучный краснощекий пивовар. Закончивший песню Уэлькин подошел к камину погреться, прежде чем тоже уйти в ночь.

– Где остановишься? – спросил его Найрн.

– Найду местечко, – неопределенно ответил арфист, кладя арфу на стол и протягивая ладони к огню. – С этим трудностей никогда не бывало.

– Ты мог бы найти ночлег в школе.

– Может, и загляну как-нибудь вечерком.

Кутаясь в плащ перед тем, как выйти на мороз, Найрн пригляделся к арфе Уэлькина поближе. Оказалось, царапины на ней сделаны острием ножа, и вовсе не в случайном порядке. Их линии тут же сложились в очень знакомые знаки, заставив замереть все мысли.

Словно услышав сумятицу в его голове, арфист отнял руку от тепла камина и потянулся за арфой.

– Благодарствую за пиво и ужин, – сказал он.

Найрн проводил взглядом арфу, скрывшуюся в засаленном чехле из овечьей шкуры, и поднял глаза на него.

– Доброй вам ночи, юные мэтры, – с загадочной, едва уловимой улыбкой сказал Уэлькин.

– Оставайся, – коротко предложил пивовар. – Поспишь здесь, у огня. Ночь нынче не из приятных.

Арфист покачал головой.

– Спасибо, хозяин, обойдусь. Не впервой.

Он вышел за порог. За ним, зевая во весь рот, последовал Оспри. Закрыв за собой дверь, Найрн сделал шаг и тут же наткнулся на него: Оспри замер, как вкопанный, озадаченно озираясь и пристально вглядываясь в путаницу теней на озаренном луной снегу.

– Этот арфист… он просто взял да исчез! Просто так… – стуча зубами, проговорил он.

– Пусть его. Идем, – ответил Найрн, увлекая товарища за собой. – Ты же слышал, что он сказал.

– Но…

– Не сомневайся. Такой не пропадет.

К тому времени, как Найрн увидел этого арфиста вновь, суровая зима наконец-то ушла прочь, уступив место весне. Равнина снова покрылась травой, зазеленела до самого горизонта, пологие пригорки слились с ярко-голубым небом. Воды Стирла разлились во всю ширь, принося с собой музыкантов, рабочих, лес для строительства и домашний скот, чтобы кормить приезжающих. Равнина упрятала былую тишь глубоко в землю; ныне над ней без умолку стучали молотки и скрипели колеса фургонов; гомон толпы, смешанный с красочным буйством всевозможных мелодий, напоминал Найрну скотный двор перед утренней кормежкой. Каждое утро над травой, будто семейки грибов, поднимались новые и новые круги роскошных шатров и скромных палаток, тут же обраставшие бахромой лавок, торговавших всем, что только можно себе вообразить. С рассвета до полуночи пылали костры, на которых готовилась пища, немедленно раскупавшаяся приезжими бардами. Уже к середине весны деревню, такую маленькую, студено-серую зимой, стало просто не узнать. Повсюду, будто по волшебству, росли новые здания, одни – чтобы исчезнуть спустя пару месяцев после состязания, другие – чтоб пережить не одно поколение.

Найрн постоянно вглядывался в толпу приезжих в поисках таинственного барда, знавшего язык древних камней и вырезавшего его знаки на арфе. Что было сказано на арфе, он вспомнить не мог: письмена-палочки исчезли под чехлом арфы так быстро, что совершенно смешались в его голове.

Зато слова, сказанные Декланом после того, как Найрн поведал ему об этом арфисте и старый бард наконец обрел дар речи, запомнились все до единого.

– Найди его, – резко сказал Деклан. – Найди и приведи ко мне.

Вновь замолчав, он обошел свой кабинет в стенах башни, спиралью тянущихся ввысь, а затем скупо добавил:

– Одно дело – бросить вызов забытому всеми чужеземному волшебству, и совсем другое – встретиться с тем, кто его не забыл. Будь осторожен.

Этому Найрн удивился: чудной арфист показался ему человеком вполне безобидным и в меру воспитанным. Однако человек, сумевший так обеспокоить невозмутимого Деклана и скрыться в тени и дыму печных труб, не оставив следов на снегу, разжег в нем невероятное любопытство, и он принялся искать Уэлькина повсюду. Но даже пивовар, чей трактир уже к началу лета просто ломился от музыкантов, не видел его с того самого зимнего вечера.

«Должно быть, его отпугнул весь этот шум, – решил Найрн. – Или грядущее состязание».

В самом деле, на равнину съезжались придворные барды со всего королевства, игравшие куда более затейливую музыку, чем Уэлькин, на инструментах, украшенных не простой вязью царапин, а золотой филигранью. И, когда колокольчик у парадного входа однажды утром зазвонил, Найрн, проходивший мимо, рассеянно отпер дверь, ожидая увидеть за ней всего лишь еще одного музыканта, только что прибывшего на равнину и наивно рассчитывающего на немедленный интерес и внимание самого Деклана.

– Я слышал, Деклан хочет видеть меня, – сказал музыкант.

Этот глубокий, рокочущий, грубоватый голос лишил Найрна дара речи. Вцепившись в крепкую, мускулистую руку Уэлькина, он втащил странного барда внутрь, пока тот опять не исчез.