Барьер (антология)

– Возможно… надеюсь. Попы говорят, доброму делу бог помогает. Так что, может быть… победа достанется не

Ланселоту.

Вот что предшествовало вести, вызвавшей возмущение, шумные толки, перешептывания и удовлетворенные ухмылки, – вести о том, что сэр Галахад и к себе относит заносчиво брошенный Ланселотом вызов и теперь-то уж крепко его накажет. Вести просочились из королевского дворца, но когда из того же источника стало известно, что рыцарь Галахад выбрал палаш, вспыхнуло и бурное негодование. Конечно, те, кто ненавидел Ланселота – только за то, что Ланселотсмеетсуществовать, – радовались и посмеивались в кулак, но те, кто был попорядочнее, возмущенно покачивали головами. Правда, биться предлагалось не насмерть, но ведь тут какое оружие взять… Копье, скажем, и булава – оружие не смертоубийственное. Иной раз на поединок выходят с копьями даже без острого железного наконечника, ими человека не убьешь, и побежденный погибает лишь в том случае, если, неудачно упав, сломает себе позвоночник или грохнется оземь затылком.

Булава много опаснее, ее удар может быть страшен, но у того, кто владеет искусством обороны, и от такого удара разве что щит погнется, треснет шлем, смертью же булава не грозит, если, конечно, она без шипов, но булаву с шипами на поединках в ход обычно и не пускают. Секирою и не желая, можно убить противника – просто в пылу сраженья, но тому, кто замыслил убить ею, надобно премного постараться, в щель меж доспехами, в слабое место секирою угадать, да не раз и не два ударить, а до тех пор бить –

словно дерево рубишь в лесу, пока не прорубишь, пока щель не раздастся. Но вот палаш в руке того, кто владеет им, – грозное оружие. В самом деле: между шлемом и воротом панциря имеется просвет, да и на плечевом, локтевом суставах прикрытия неизбежно слабее, чем нагрудник или прямая стальная трубка, защищающая ногу. Вес палаша и сила удара примерно такие же, как у булавы, острие

– как острие секиры, но палаш плоский – и это делает его удар неотвратимым. Лишь просвистит палаш – и вот он уже вонзился, малейшего зазора ему довольно. Рыцарский палаш – страшное оружие, и тому, кто им по-настоящему владеет, ничего не стоит убить противника. Любым из трех способов. Зашибить насмерть; пронзить насквозь, если удастся так повернуть коня, чтобы за спиной соперника оказаться; наконец, разрубить с маху надвое, словно и панциря не бывало. Приемы эти были известны всем, равно как и несравненное мастерство Галахада, виртуозно палашом владевшего, – вот почему предвкусительно повизгивало злорадство и вот почему стоял над толпой гул возмущения. Ибо палашом можно убить и невольно, когда нервы и мышцы воителя уже получили, приняли приказ.

И вот, неотвратимо следуя за днем предыдущим, настал и день, назначенный для роковой встречи. Нелегко поведать о том, как провели эту ночь Артур, Гиневра и Галахад, почивали они или предавались раздумьям. Знаю только, как скоротал ночь Ланселот. Король и королева, надо полагать, еще долго беседовали, ведь они оба заметили, как нетверд был ответ Галахада на их вопрос: победишь ли?

Вероятно, Артур успокаивал Гиневру, вспоминая неисчислимые победоносные бои Галахада и описывая его великую любовь к Ланселоту. Надо полагать также, что и

Галахад много размышлял в эту ночь, да оно и не диво. Ибо предстояло ему соизмерить две огромные данности и –

решить. Решить, вправе ли он стать Ланселоту преградой –

оттого только, что любит его, – к осуществлению могучей его страсти, мечты, фанатической целеустремленности, что ли (уж и не знаю, как это назвать), и, с другой стороны, вправе ли он одержать победу и тем удержать для себя юношу, еще не созревшего – тут Галахад был согласен с

Артуром – для того, чтобы помериться силой с Драконом; ведь Галахад любил Ланселота, и Артур тоже, и Гиневра –

Галахад знал и это, хотя сам Ланселот еще не подозревал о ее любви к нему. Так биться ли ему, Галахаду, в полную силу или только вполсилы? Позволить ли победить Ланселоту или, лишив его победы, тем спасти, одарить его и жизнью? Галахад знал, чего стоит жизнь такого воителя, каким был Ланселот, если он получит ее из милости, если его против воли удержат дома, поймают на слове, обволокут пути его душу. Ничего не стоит такая жизнь! Смерть в тысячу раз желанней!

Ланселот провел очень скверную ночь, провел ее в неустанном душевном борении. До сей поры между ним и

Драконом стоял его возраст – детство, потом отрочество, стояли великие рыцари и, более всех, сам Артур, настолько не подозревавший, с каким огнем играет, что не остерегся, поведал Ланселоту историю своего бегства, рассказал о храбрости Годревура, о том, кто такой Мерлин, и что жив он, не побоялся даже, все рассказав, подзадорить – вот вырастешь, мол, и тоже попытаешься разыскать Дракона.

Не ведал Артур, что Ланселот – бог знает с каких пор –

упрямо, молча и потому неодолимо мечтает о Мерлине и ждет, требует от жизни той минуты, когда он выйдет наконец сразиться с Драконом. И вот пролетели годы, победил он великих рыцарей, тем отодвинув дороги заодно и