Барилоче

Он идет по улице. Незнакомой, но что-то напоминающей. Мимо проходят чужие фигуры, плоские, как газетные вырезки, — их словно притягивает что-то интересное за спиной Деметрио, идущего им навстречу. Деметрио слышит торопливые шаги прохожих, но видит их только долю секунды. Его ничто не удивляет, он шагает по проспекту, потому что это вдруг оказался проспект. Известный. Неожиданно он видит бар, хочет зайти, но не узнает ни место, ни улицу, ни даже дверь, передумывает и идет дальше. Он петляет по переулкам, тоже вроде знакомым, снова оказывается на проспекте (это определенно был проспект), ему кажется, что он вернулся на прежнее место, но, возможно, он просто вспомнил свои мысли в начале первого проспекта, хотя идет уже по второму, похожему, так и не узнав ни тот ни другой. Просто идет. Но двигается не обычным шагом. То ли оказавшись на перекрестке, то ли дойдя до него, он видит узенькие улицы, как велосипедные спицы расходящиеся в разные стороны, и стоит в замешательстве. Он подозревает (или чувствует, или знает), что не сможет выбрать. Он беззвучно плачет, почти покорно, и тут с одной из улочек, которые во множестве вливаются в перекресток и вытекают из него (хотя перекресток уже не похож на прежний), появляется низкорослый косолапый человек в допотопной железнодорожной фуражке, и это не кто иной, как Коротышка или неотличимый от Коротышки незнакомец. Сначала Деметрио боится, что Коротышка его не узнает, пройдет мимо, как остальные прохожие из газетной бумаги, но Коротышка не только его узнаёт, но даже обнимает (как дотягивается: до половины), проявив радостное дружелюбие. Деметрио удивлен, но отвечает взаимностью, даже платит за кофе Коротышки; они выходят из бара на давешний проспект, рядом с кладбищем, Деметрио замечает, что он один, а по обе стороны бегут в разных направлениях неуловимые, бесчисленные силуэты из газетной бумаги. Он начинает их считать. Потом поднимает глаза и видит, что перекресток, напоминающий велосипедные спицы, сильно уменьшился, и Деметрио легко находит нужный подъезд — вон тот, радостно указывает ему Коротышка. Коротышка что-то говорит и тут же исчезает, ненадолго, потому что Деметрио уже определил подъезд и приближается к бесформенному мешку, лежащему на пороге, чтобы сорвать с него шляпу и сдернуть пальто, которое рассыпается в прах: это Коротышка, без шляпы и пальто он шаловливо прикрывается локтем и вскрикивает со своей ступеньки: ты меня разоблачил! Во рту у него нет ни зубов, ни десен, только большая черная дыра. Деметрио плачет, не испытывая боли, и не знает, где он: стоит ли там, на улице, или лежит между простынями в знакомом полумраке.

XLV

Люди создают семью, скорее всего, чтобы попробовать расправиться со своим сиротством, от которого каждый страдает с рождения. Поэтому я чувствовал себя таким одиноким, когда видел, как мама несет отцу суп и хлеб, и он не смотрит ей в глаза, слишком сосредоточившись на печке, как будто представляет себе пламя, в котором его сожгут, и пытается привыкнуть к нему, проникнуть в него взглядом, в котором отказывает маме. Мы все чувствовали себя одинокими.

Ну вот. Теперь здесь распоряжается кедр, император всех деревьев; если бы он рос быстрее, то мог бы, наверно, убить птиц. Картина безукоризненна. Пыльный язык дороги — в другое время года просто грязи — обрывается, но до берега уже рукой подать. Что до неподвижной воды, то ее гладкий лик спит, ему не хватает двух фрагментов. Деметрио знает, каких. В коробке на пустом столе гостиной разбросаны в ожидании детали, словно последние искры огня, сознающие, как мало времени им осталось.