Барилоче

Деметрио рассмотрел прореху в верхнем левом углу. Похоже на укус Бога. Деметрио запустил руку в коробку и высыпал на стол пригоршню деталей. Сложив пальцы щепотью, он надавил на глаза, потом убрал пальцы, но глаз не открыл. Сквозь веки он все еще видел домишко, перепутанные с озером тропинки, вспыхивающие фрагменты пейзажа. Он снова посмотрел на картину. Выбрал наугад одну деталь, прикинул ее оттенок и попробовал найти для нее место — удалось. Так-так. Осталось совсем немного. Попробовал другую — нет. Он встал и поглядел в окно — на улице никого не было. Жить в Чакарите было непривычно. Ночь давила всем своим весом, всей странной тишиной, так не похожей на все, что происходило здесь целый день: беготня, автобусы, разговоры, работающие магазины и продавцы гаррапиньяды[2] на каждом углу. Когда-то, уже давно, он жил в Ланусе[3], где соседи были либо друзьями, либо врагами, и знали каждую собаку и где дети бегали по улицам, только для того и проложенным. В Ланусе почти ни у кого не было денег на покраску дома, на поездку летом на пляж (и какой чудесный пляж!), на покупку одежды, в которой завоевывается мир. А еще раньше он жил совсем далеко, гораздо дальше от столицы и ее суеты: там, где все росло радостно и старело спокойно. Радость выпала и ему. Научиться плавать в Науэль-Уапи, научиться не мерзнуть в Науэль-Уапи, познать тишину Науэль-Уапи, ходить в маленькую кирпичную школу рядом с Льяо-Льяо[4], играть в футбол, где заблагорассудится. Там росли уникальные лумы, а шоколад по вкусу напоминал — отдаленно, на старинный манер — заснеженную Европу.

Он отвел взгляд от улицы и, стоя над столом, осмотрел картину с домишкой. Потом тряхнул головой. Протянув руки, он почувствовал прилив энергии и неожиданную ясность в голове, как будто ему поменяли режим дня. Он вернулся к столу: в небе не хватало самого важного куска.

VI

Пока они отдыхали, сидя на краю тротуара, Деметрио распотрошил один пакет. Он был приоткрыт, из него чем-то пахло, то ли горьким, то ли гнилым. Деметрио без отвращения запустил в него два пальца и покопался внутри. В пакете виднелось несколько зеленых бутылок и куски порубленного или изжеванного собакой мяса; все было забрызгано чем-то молочным. Деметрио с досадой отбросил пакет. Это была еще одна привычка, которую Негр не мог понять, но молча терпел. Иногда Деметрио проявлял к отбросам определенное безразличие, почти игнорировал их, а иногда он приходил какой-то не такой, подозрительно спокойный, и тогда дотошно копался в пакетах. Вдруг Деметрио замер, сунул руку поглубже и сосредоточился на чем-то внутри. Негр молчал, он знал, что Деметрио это сделает, и был готов. Вытаскивая что-то из пакета, Деметрио покосился на Негра и вытянул правую руку. Негр напряг шею и увидел на перчатке Деметрио рыжеволосую головку, безрукий торс и левую ногу — уже потерявшие цвет, эти фрагменты вызывали в душе какое-то старомодное умиление. Остальных фрагментов не было, по крайней мере, в этом пакете, и вряд ли имело смысл искать их в других пакетах. Деметрио прошептал: понимаешь, Негр, ты понимаешь. Негр посмотрел на голову, ножку, крошечный торс, потом посмотрел Деметрио в глаза, полагая, что такая форма согласия будет самой правильной. Деметрио подобрал пару апельсиновых корок, завернул в них фрагменты куклы и бережно положил обратно в пакет. Они позавтракали (Деметрио так и молчал), и утро пошло своим чередом.

Смесь голода и сонливости создавала странный мягкий привкус во рту, который чувствуешь, когда сглатываешь слюну. Деметрио возвращался домой. Сам того не заметив, он вышел на две остановки раньше. Когда он добрался до железнодорожной станции и увидел слева кладбище Чакарита, застывшее и несокрушимое, ему показалось, что пройдено недостаточно, что эта картина возникла слишком скоро, и надо было выйти из автобуса намного раньше, а то и вообще проделать весь путь пешком. Он понаблюдал, как люди выплескиваются из метро «Федерико Лакросе»: исторгнутые на улицу станционной глоткой, они продолжали путь под открытым небом. На секунду Деметрио ощутил потребность спуститься по лестницам, углубиться под землю, обойти весь квартал под улицами, но он пошел дальше и завернул за угол, не доходя до станции. Ноги и веки одинаково отяжелели. Взглянув на часы, он порадовался, что еще рано.