Барин и крестьянин в России IX–XIX веков. Влияние исторических событий на земельные отношения во времена Киевской Руси, в монгольский период и последние 150 лет крепостного права

Охваченное здесь хозяйственное значение земледелия на протяжении столетий и внимание, уделяемое общему экономическому развитию, в совокупности делают эту книгу исследованием экономической истории России с IX по XIX в. Но этот труд также предназначен для изучения истории человеческой свободы. Он пытается объяснить, как небольшая группа людей смогла лишить свободы миллионы своих собратьев, почему этой социальной несправедливости было позволено существовать так долго и как люди стремились извлечь урок из этой несправедливости или избежать ее. Обычно книги о свободе имеют дело с политикой, философией и революциями. Они рассказывают о людях, вдохновленных идеями, которые определяли свободу с точки зрения конкретных целей, о людях действия, возглавлявших борьбу за эти цели, об их победах и поражениях. Эти работы, конечно, важны и поучительны. Но у свободы есть и экономическая история, которую часто упускают из виду, и в каком-то смысле это самая важная часть истории. Я утверждаю это не из убеждения, что способы производства всегда и везде определяют ход событий. Эта книга не есть выкладка экономической интерпретации истории. Но для понимания системы ценностей общества необходимо знать его экономическую жизнь. Следующие страницы показывают, что личная свобода в обществе тесно связана с мерами, принимаемыми обществом в его стремлении удовлетворить свои потребности за счет ресурсов, находящихся в его распоряжении. Феликс Христиан Клейн – немецкий математик и педагог – хорошо выразился, когда написал: «Качества, выраженные в экономической деятельности, составляют большую часть того, чем является жизнь. Большинство людей большую часть времени заняты зарабатыванием на жизнь. Ценности, которые существовали для них не только как устремления или идеи, о которых следует говорить, но выражались в действиях и как качества личного характера были воплощены в повседневной деятельности, которой они обеспечивали свое существование. Если запугивание и подхалимство, высокомерное принуждение и рабское послушание являлись правилом экономической жизни, то таковыми были и люди, – таким было и общество. Другие темы – религиозное устремление, художественное восприятие и творческая интеллектуальная энергия – вознаграждают бесконечные исторические исследования ради самих себя, даже когда они не имеют заметной связи с общественным устройством, но историки, интересующиеся справедливостью, свободой или какими-либо другими качествами общественной жизни, имеют основания уделять первостепенное внимание человеческим отношениям, вступающим в процесс производства и распределения».

Надеюсь, что эта книга в конечном счете будет способствовать пониманию истории свободы в европейском мире.

Особенности русского опыта, конечно, отличались от опыта других европейских стран. Но исследования, подобные этому, должны позволить сформулировать обобщения истории свободы с точки зрения устремлений, социальной закономерности, экономических и политических мотивов, выходящие за национальные границы и свободные от методических недостатков.

Как я только что указал, русская история рассматривается здесь как часть европейской, а не восточной истории. Между русскими институтами и институтами других стран Европы существовало множество различий, но, как однажды задал вопрос Марк Блок: «В какой науке присутствие вариаций или разновидностей когда-либо мешало признанию рода?» Структура русского сельского общества имеет те же самые фундаментальные черты, что и аграрные общества других европейских стран. Сравнительное исследование показывает сходство между русскими и другими странами в отношении таких понятий, как характер юридической и фискальной власти, которую господа имели над своими крестьянами, формы сельского поселения, применяемые сельскохозяйственные приемы и т. д. Наличие этих единообразий убеждает меня в том, что российские аграрные институты следует изучать в европейской системе координат и описывать их европейскими терминами, такими как «крепостной» и «сеньор» в значении синонимов зависимого крестьянина и его господина. Это, разумеется, не отрицает того, что в России ощущались неевропейские влияния, но их воздействие заключалось лишь в том, чтобы видоизменить то, что в основе своей являлось европейскими институтами.