Бархат и опилки, или Товарищ ребёнок и буквы

Подумать только! Ещё бы миг — и эта собака осталась в витрине смотреть нам вслед.

— Из всех фигурок эта действительно была самая красивая, — признала и тётя Лийлиа, когда мы шагали по улице. — Хочешь съесть её сразу или отнесём домой и покажем дяде Оттю тоже?

— Отнесём домой, — сказала я уверенно, потому что намеревалась показать свою собаку не только дяде Оттю, но и тате, и может… маме тоже, потому что по случаю такого торжественного события, как покупка марципановой собачки, мама могла бы и вернуться!

Пока мы шагали с тётей Лийлией, ничего захватывающего не происходило, не то что с тётей Анне. Но зато компания тёти Лийлии оказалась гораздо приятнее. С тётей Анне не могло быть и речи, чтобы от только что купленной мягкой как кискин животик булки отщипнуть пальцами кусочек. «Настоящая дама никогда не ест на ходу — на улице едят только простолюдины! — презрительно утверждала тётя Анне. — По улицам бродят всякие бациллоносители, там можно схлопотать дизентерию или глистов!».

А тётя Лийлиа и сама с удовольствием жевала булку и не боялась никаких бациллоносителей и глистов. Она только спросила:

— Ну как, вкусно?

Да, это была удивительно вкусная булка, пахнущая марципанами и асфальтом, и мягкая, как животик киски!

Половину «животика киски» мы оставили для дяди Оття.

— Ишь, какая дорогая гостья! — сказал дядя Отть и пожал своей ручищей мои пальцы. Он считал, что лак на моих мизинцах самого что ни на есть модного тона и что марципановая собака выше всяких похвал.

— Может, принесу нож и почищу её тебе? Черт знает, какой состав у этих теперешних пищевых красок…

К счастью, он понял, что собаку ни в коем случае нельзя ни чистить, ни есть, пока тата и мама её не увидят.

— Чем я могу порадовать барышню? — Дядя Отть почесал затылок. — У Лийлии уйдёт какое-то время, пока она приготовит еду, а игрушек у нас нет…

— Можем устроить гонки, — любезно предложила я, но поняла сразу, что соревнование в беге невозможно в такой маленькой комнате, половину которой занимал круглый обеденный стол, а большую часть другой половины — широкая кровать, в изголовье которой большой книжный шкаф, а в другом конце большой шифоньер.

— Я и читать умею! И даже письменные буквы! — объявила я, кивнув в сторону книжного шкафа.

— Ишь ты, как славно! Только у нас нет ни одной детской книжки. Посмотри сама, если не веришь!

Действительно, книжная полка была тесно набита книгами, но картинками они похвалиться не могли. Толстая книга «Война в Махтра» в красивом твердом матерчатом переплёте была с картинками, но такими тёмными и мрачными, что они нагоняли страх. Да и не нравилось мне читать военные истории даже тогда, когда они были с цветными картинками и предназначались для детей. Книги на полках стояли в два ряда. И в заднем ряду я нашла пять совершенно одинакового вида толстых книг в коричневых обложках. Я взяла одну из них, открыла наобум и сразу узнала знакомое лицо.

— Смотрите, Ленин!

Дядя Отть взял у меня книгу и поставил обратно в задний ряд. Похоже, ему не понравилось, что я копалась в его книгах, — он расставил и книги первого ряда по местам, и задвинул закрывавшее полку стекло.

— Я сказал, что это не детские книжки, — произнес он недовольно. — А те, в заднем ряду, особенно. Не обижайся, но будет лучше, если ты не станешь рассказывать другим, что у меня на полке есть эти тома «Общей истории», ладно?

Заметив моё недовольство, он сказал примирительно:

— Знаешь, сейчас эти книги тебе и не интересны, а когда ты вырастешь большая, подарю их тебе все! Тогда, может, и времена наступят получше…

Подумаешь! У меня самой есть «Букварь» с портретом Ленина, да и не нужны мне эти толстые книжищи дяди Оття! Настроение испортилось оттого, что меня сочли какой-то малявкой, которой нельзя давать в руки книги взрослых.

— А знаешь, — прошептал дядя таинственно, — я давеча видел в сумочке тёти одно удивительное существо!

— Булку, что ли?

— Нет — в булке нет ничего удивительного.

Дядя Отть достал из оставленной тётей на стуле сумки что-то похожее на тряпочку, приставил ко рту и стал дуть.

— Перчатка! Резиновая перчатка!

Дядя Отть потряс головой, не выпуская из губ конец перчатки, затем закрутил его, достал из ящика шкафа красную ленточку и завязал ею отверстие перчатки. Теперь надутая перчатка была похожа на большую распухшую руку. Но когда дядя связал вместе все пальцы, кроме большого, перчатка сделалась похожей на лицо с большим торчащим носом — словно это была голова какой-то жуткой женщины с пучком волос на затылке.

— Смешно, а?

Я только хмыкнула.

— Погоди, я нарисую ей рот и глаза, будет ещё смешнее! — пообещал дядя Отть. Он достал из шкафа химический карандаш, обмакнул конец в вазу с полевыми цветами и нарисовал на перчаточном лице круглые глаза и большой растянутый в улыбке рот.

— А ты теперь придумай этой деятельнице имя!

— Кинда-Линда[9], - назвала я первое пришедшее мне в голову имя.

— Мило! А из другой перчатки смастерим Кинда-Калева, — улыбнулся дядя. — Он должен быть большим и сильным, достойным имени Калев.

Калева он надувал, сильно напрягаясь, даже покраснел.