Бархат и пепел (СИ)

Я буду ждать вашего ответа, Андрэ, но не затягивайте слишком долго. Потому что отсутствие ответного письма я могу счесть отказом, а отказа я не приму».

Андрэ швырнул письмо в огонь и повернулся к Кормаку.

- Передайте своему герцогу, что я не приеду. Ни сейчас. Ни весной. Никогда.

========== Глава 6. Подарки и письма ==========

Дезмонд сходил с ума. Иного объяснения происходящему герцог дать не мог.

Всё стало ему безразлично, и сосредоточиться на экспансионистских планах Кормака удавалось с трудом.

Если бы Дезмонд был чуть внимательнее, а разум его немного яснее, он обнаружил бы, что Кормак проявляет к предстоящему покушению интерес куда больший, чем можно было бы ожидать от случайного участника интриги. Они не стали говорить о намеченном плане никому – ни родственникам Дезмонда, ни Фергюсу, первому опекуну Кормака, ни даже тем из соратников герцога, кто мог бы помочь Дезмонду подобраться к королю. Всё происходящее оставалось между ними двумя, и чем дальше Дезмонд уходил в размышления о том, насколько неправильным было бы втягивать в дело юношу с глазами цвета тумана, тем больше Кормак старался убедить его в том, что Ричард должен быть убит. Часами, пока они охотились или просто прогуливались верхом, Кормак мог рассказывать ему о злодействах короля, особый упор делая на то, как были преданы соратники Ричарда II, а затем и воины Альбиона, отправленные на войну с Галией.

Дезмонд слушал молча и всё более погружался в свои мысли. Всё происходящее кругом напоминало ему Андрэ, и он сам не мог раскрыть тайну этого неожиданного помешательства.

Андрэ был красив, но Дезмонд видел много красивых юношей и девушек. Он не был монахом и даже от Кормака не скрывал, что при случае может зажать в углу хорошенькую служанку или молоденького конюха, чьё тело ещё не обрело мужской грубости. Внешность позволяла Дезмонду легко получать всех, кого он хотел увидеть в своей постели, а упорство и уверенность в победе, подкреплявшие её, делали успех герцога неизбежным.

Дезмонд допускал мысль, что Андрэ заинтересовал его именно тем, что остался неприступным, но едва подумав об этом, тут же отмёл бестолковое предположение. Дезмонд привык быть честным с собой и отчётливо понимал, что Андрэ врезался в его мысли задолго до того, как успел показать свой резкий нрав. Он видел юношу всего дважды, но в силу того, что между двумя этими встречами прошло больше месяца, успел придать каждой секунде такое множество значений, какое те не могли иметь в силу того уже, что были секундами, а не днями или часами.

Раз за разом пытаясь понять причины собственного безумия, он обращал внимания на то, что ещё во время свадьбы, вопреки себе и своим привычкам, заметил не тело и не губы, а взгляд и небрежную позу Андрэ – холодные и наполненные смутной тоской рассветных сумерек.

Затем уже он думал о том, как вынудил Андрэ покинуть апартаменты, и как в их последней беседе холодность и безупречное воспитание юноши мешались с детским любопытством и чистотой существа, никогда не знавшего нравов двора. Само это сочетание было абсурдно, потому что Дезмонд знал, кем был виконт и чем заработал своё место при короле. И в то же время Дезмонд никак не мог поверить, что молодой человек, которого он успел увидеть так близко, был всего лишь дорогой куртизанкой и не имел никаких талантов, кроме разве что красоты и умения прислуживать в постели. Мысли о последнем заставляли твердеть пах герцога, но в то же время казались крамольными. Нет, он соврал бы, если бы сказал, что попросту хочет испытать этот талант на себе, так же, как ложью было бы утверждение, что он этот талант не хочет испытывать вовсе. Просто от Андрэ Бомона ему хотелось большего. Хотелось узнать, что за тайна таится в сумерках его глаз.

Несколько раз Дезмонд думал над письмом к Андрэ, но каждый раз вышвыривал исписанный листок в огонь, потому что слова, начертанные на бумаге, казались ему самому глупыми и наивными, а он не хотел прослыть перед Андрэ влюблённым дураком. Впервые в жизни он не мог решиться сделать то, что хотел, и от этого злился, а от злости становился грубым и жестоким, так что слуги прятались от него по углам, а Кормак ластился так, что Дезмонд переставал верить в его лестные слова и покорные ласки.