Бархатная кибитка

Возможно, Андрей Рудольфович Шпин и хотел бы изучать согдийские наречия или же, наоборот, жить у моря, в Уэско или Каглиане, ходить босиком по белой соли, слушать музыку чаек, зачитываться прозой Вашингтона Ирвинга и Дугласа Годи, ночью, под защитой москитной сетки, рисовать портреты Эмилии Дулиттл, но так вышло, что он был этническим немцем, родившимся в Северном Казахстане. Основную часть своей жизни он провел на закрытых от внешнего мира военных территориях в Сибири, Северо-Восточной Азии, там учился, работал, строил. О его глубоком увлечении центральноазиатским буддизмом я узнал несколько позднее. В любом случае его отношение к скульптуре явно несет на себе печать дальневосточных представлений – отзвуки многофигурных храмовых рельефов. Впрочем, древнегреческие и римские скульптурные идеалы в нем также не угасли. Грубич в своем минималистическом проекте Арки предполагал полностью обойтись без скульптур, Берберов собирался использовать их легко и ненавязчиво, воздушно, превращая Арку в лес, состоящий из витражей и флюгеров. Но не таков был Шпин. Его страсть к монументализации, его гигантомания, его восторженный садизм, его бесконечное, почти непереносимое сострадание ко всему уходящему – все это заставляло его стремиться к тому, чтобы каждый эфемерный волосок или лепесток исчезающего советского детства был отлит в материалах ужасающей прочности, обещающих на много миллионов лет пережить не только лишь человечество, но и постчеловечество. Казалось, стоит ему закрыть глаза – и он сразу же переносился в это мифическое будущее, в одичавший, обрушившийся, безлюдный мир подземных нефтяных озер и гигантских разломов земной коры. И там, в этом мире, только лишь его сооружения, поразительным образом не растворенные желудочными соками будущего, станут бессмысленно свидетельствовать о минувшем, никому не нужные, и именно в глубинах этой ненужности черпающие свое величие.

Я уже упомянул о Древней Греции, о Нике Самофракийской. Точнее нет, о Нике я еще не упоминал, но придется упомянуть, говоря о центральной фигуре Арки, о венчающем, воспаряющем, царящем скульптурном теле. Поначалу немало нареканий вызвала безумная дерзость Шпина, преобразовавшего доминирующую гигантскую женскую фигуру, возвышающуюся над фронтоном Арки (как бы вырастая ввысь из этого фронтона и внезапно опровергая законы его соразмерности), – фигуру, явно аналогичную Нике или же Родине-матери, какой мы все знаем ее по великолепному мемориалу на Мамаевом кургане… Итак, дерзость Шпина преобразовала эту тотемную женскую фигуру в фигуру Лисы: впрочем, Шпин-ваятель сохранил тот надвигающийся напор, ту атакующую динамику, что присуща телам Ники и Родины-матери: женское тело Лисы (безусловно женское, человеческое тело) надвигается на зрителя, облепленное сдуваемым назад платьем: мощная грудь, откинутые назад плечи, непререкаемая поступь, но над всем этим – лисья голова, ощеренная, охваченная охотничьим ликованием, запрокинутая. И на носу у Лисы – сияющий Он, Гигантский Золотой Шар, вбирающий в себя с высоты отражение всей Москвы, вплоть до далеких мерцающих рубиновых звезд над Кремлем.

В солнечные дни этот Шар пылает так ярко, что невозможно обратить взоры в сторону Арки – его называют Солнцем Москвы.

Справа и слева от фигуры Лисы, на плечах Арки, расположены еще два золотых объекта, составляющие вместе с Верховным Колобком некий Золотой Треугольник. Два объекта, близкие к Колобку по своей сути, по своей природе – Репка, к которой приклеилась гирлянда тянущих персонажей. И Золотое Яйцо Курочки Рябы. Ослепительный протокосмос. Боковые колонны Арки увенчаны четырьмя черными Тянитолкаями, на которых восседают фигуры четырех великих врачей, четырех самоотверженных айболитов, чьи исследования пролили определенный свет во тьму коллективного детства, – Павлов, Фрейд, Семашко, Сеченов. Ниже тянется так называемый крокодиловый фриз: там, по всему периметру Арки, стоят одинаковые, вытянувшиеся в струнку Крокодилы Гены. Они стоят плечом к плечу, тесно сомкнувшись, в длинных своих пальто, и над столицей торчат их длинные детализированные лица, сообщающие Арке окончательную узнаваемость древнего анималистически-тотемного храма.